63. Овчинников
Морской порт, Мурманск, 15 марта, 15.34
В ста метрах под нами проносились врезавшиеся в гавань пирсы с пришвартованными к ним судами. А я, прильнув к бортовому иллюминатору, старался разглядеть впереди нашу цель – захваченный террористами ледокол. Операция по освобождению судна должна была начаться ровно через минуту. И я больше всего на свете сейчас хотел бы знать: успели или нет наши боевые пловцы доплыть до ледокола. Успех операции напрямую зависел от согласованности действий всех трех штурмовых групп. Даже из-за минутного опоздания одной из групп штурм может сорваться. Тогда погибнут наши бойцы. А если в результате нашего провала террорист-смертник взорвет реактор, то погибнут и все жители Мурманска. Как же я в этот момент завидовал Уткину. Только он один из нас троих, как старший группы, получил от пилотов радионаушники с рацией и мог поддерживать связь с оперативным штабом. Судя по неизменному выражению его лица, операция пока развивалась по плану.
Из пилотской кабины выглянул один из летчиков.
– Подлетаем, – прорвался через гул вертолетных двигателей его озабоченный голос.
Но я уже и сам увидел в иллюминатор перечеркивающую свинцовую поверхность воды прямую ленту заснеженного мола и одинокое судно возле нее.
– Снижайтесь до ста метров! – приказал пилоту майор Уткин, на секунду отвлекшись от радиоэфира.
– Куда так низко?! Разобьетесь на хрен! – обеспокоенно воскликнул пилот.
Уткин не ответил, очевидно, услышав что-то в своих наушниках. Но я демонстративно качнул рукой вниз, подтвердив жестом ранее отданный приказ.
– Ну, глядите, – пробурчал пилот, скрываясь в кабине.
Вертолет заложил лихой вираж и, словно прыгающий с вышки пловец, нырнул к воде.
– Началось! – объявил Уткин, срывая с головы наушники. – Готовность!
Самое время перекреститься. Я поднялся с вертолетного сиденья и встал напротив двери десантного отсека. Очередность определена еще на земле. Я прыгаю первым, за мной – Боря Глебов, последним – командир группы, майор Уткин. Я последний раз провел ладонями по груди, фиксируя расположение вытяжного кольца и своего автомата.
– Пошел! – раздался сзади голос Уткина.
Я рванул на себя рукоятку выходного люка. Дверь резко распахнулась, и в десантный отсек ворвался порыв обжигающе холодного ветра. А я, скрестив руки на груди, прыгнул навстречу ветру и, потеряв опору под ногами, устремился к подернутой мелкой зыбью морской воде. Самое главное при прыжке со сверхмалой высоты – вовремя открыть парашют. Поспешишь, и купол или стропы зацепятся за шасси или лопасти винта, опоздаешь – тогда парашют вообще не успеет раскрыться, и ты просто рухнешь на землю. Двадцать один, двадцать два, двадцать три… Отсчитываю про себя положенные три секунды. Кольцо! Двадцать четыре, двадцать пять. Купол! Рывок ремней подвесной системы и резко замедлившееся падение подтвердили, что парашют раскрылся вовремя.
Следующая задача – спланировать на палубу. Взглянув вниз, я увидел под собой ледокол. Его палуба свободно покрывала два футбольных поля, но с высоты пятидесяти метров казалась не больше хоккейной коробки. Я тронул рулевые стропы, ориентирующие купол параплана. Парашют послушно скользнул вниз, и скорость планирования сразу возросла. Палуба ледокола стремительно надвигалась на меня, быстро увеличиваясь в размерах. Я настолько сосредоточил свое внимание на точке предстоящего приземления, что уже не замечал того, что творится за бортом ледокола. Зато снующие по палубе боевики были мне отлично видны. Поначалу их беспорядочные перебежки выглядели хаотичными, но они очень быстро организовались и всем скопом бросились к правому борту, откуда спустя секунду до меня долетели звуки их частых выстрелов. Вот огненная вспышка на мгновение осветила носовую надстройку, и тут же на пирсе оглушительно разорвалась выпущенная из гранатомета реактивная граната. Сейчас там был настоящий ад, и в этом аду сражались и погибали мои товарищи. Скорей бы оказаться на палубе. Уж я бы показал боевикам, чего стоит боец «Вымпела»! Еще одна вспышка на носовой надстройке, и новый взрыв на пирсе, еще сильнее предыдущего. Правее борта ледокола взметнулся настоящий огненный столб, и вверх полетели горящие куски какой-то материи. Если у гранатометчиков-террористов немерено кумулятивных гранат, они просто выжгут на пирсе наших парней. Ну держитесь, гады. Отпустив рулевые стропы, я перехватил висящий на груди автомат и развернул его в сторону засевшего на носовой надстройке гранатометного расчета террористов. Удлиненный массивным глушителем ствол девятимиллиметрового «вала», моего любимого десантного автомата, нацелился на заряжающих гранатомет боевиков. Получайте! Я с удовольствием вдавил спусковой курок, посылая в спины гранатометчиков короткую очередь. Уже на третьем выстреле сила отдачи развернула меня под куполом параплана, но, видимо, мой первый выстрел оказался точен. Потому что я успел заметить, как один из гранатометчиков вздрогнул, словно от толчка, и, клюнув носом, завалился вперед себя. Что там произошло дальше, я уже не увидел, потому что выпущенный из-под контроля парашют самопроизвольно перешел в «свал». Меня закрутило в воздухе. Еще немного – и купол бы сложился, как крылья пикирующей птицы. Удивительно, как я успел перехватить рулевые стропы и предотвратить падение. Но едва остановилось вращение, я увидел прямо под собой натянутый над палубой стальной трос, одну из мачтовых растяжек. Почти до предела натянув стропы, еще больше увеличил скорость планирования, зато сумел пронестись над растяжкой, не задев ее ни ногами, ни куполом. Вот уже подо мной чистая палуба. Теперь максимально расправить купол, чтобы затормозить приземление, иначе на такой скорости можно запросто переломать ноги. Тело по инерции проваливается вниз, ремни подвесной системы впиваются в подмышки. Значит, приземление все-таки замедлилось. Отлично. Я берусь руками за ремень, стягивающий на груди лямки парашюта и, когда до палубы остается пара метров, распускаю его. Рывок вверх, наполненный ветром купол сдергивает с меня расстегнутый парашют, и я, освободившись от него, падаю на палубу. Кувырок через плечо, что-то свистит над ухом, похоже, открыли огонь заметившие меня боевики.
Перекатившись по палубе, я снова вскочил на ноги и сейчас же развернулся к правому борту. Так и есть! Меня все-таки заметили. Сразу трое боевиков направили на меня свои автоматы, но стрелял пока только один. Я врезал по ним короткой очередью и прыгнул за механическую лебедку, очень удачно оказавшуюся поблизости. Приходилось спешить, пока опомнившиеся бандиты не перешли в контратаку. Если они сумеют зажать меня с трех сторон, мне точно конец. Прикрываясь катушкой лебедки, я бросился к левому борту судна, на ходу снимая через голову бухту высотного фала. Свободный конец фала я перебросил через палубное ограждение, а второй обвил вокруг стального поручня и соединил закрепленным на конце карабином. Все! Теперь прикрыть приземлившихся вслед за мной ребят и выбирающихся из воды водолазов, если те, конечно, успели доплыть до судна. Как ни подмывало заглянуть за борт, чтобы узнать, взбираются ли по моему фалу наши боевые пловцы, но я не стал тратить на это время, а, вновь перехватив автомат, бросился обратно к лебедке. Развернувшись, я увидел Уткина. Он как раз прилаживал свой фал к бортику. А вот Бори Глебова поблизости не было видно. Что-то заставило меня поднять глаза вверх. Боря висел метрах в пяти над палубой. И его поза, а особенно свесившаяся на грудь голова со стекающей по лицу кровью не оставляли сомнения, что он мертв. Купол его парашюта запутался в перекрещивающихся мачтовых растяжках, а Боря, видимо, не успел расстегнуть ремни подвесной системы, и его расстреляли в упор. Ну вы мне за это ответите!
