Проходит несколько секунд, прежде чем он тихо спрашивает:
– И что же это, Сара?
Хрипловатые нотки в его голосе придают мне смелости.
– Ты, – шепчу я. – Мне надо было, чтобы она поняла, что ты теперь мой.
Он вглядывается в меня, кажется, целую вечность, не отрицая и не подтверждая моих притязаний. По его лицу по-прежнему ничего невозможно прочесть. Я уже начинаю потихоньку сходить с ума в ожидании его ответа, когда он, наконец, спрашивает:
– Поэтому ты вошла туда?
– Да. Я просто… ничего не могла с собой поделать.
Медленно уголки его губ приподнимаются, а тело расслабляется. Секунду спустя сильные руки обнимают меня, он прячет лицо у меня на шее, и его земной, чудесный запах щекочет ноздри. – И ты можешь предъявлять на меня права всегда, в любое время. Как и я собираюсь заявить свои права на тебя.
– Ты больше не сердишься?
– Если бы это был Марк, я, черт возьми, сделал бы то же самое.
Я хмурю брови.
– Если? Ты делал то же самое кучу раз.
Он смеется.
– Ладно, может, и так. – Его ладони по-собственнически ложатся мне на бедра. – Помни, ты принадлежишь мне, детка.
– В постели, – поправляю его я. – Все остальное время я сама себе хозяйка. – Я улыбаюсь. – И тебе.
Он ухмыляется.
– Предлагаю обсудить оба пункта после обеда. – Он делает паузу для пущего эффекта. – В постели.
* * *
Полчаса спустя мы с Крисом сидим рядышком, интимно соприкасаясь ногами, в удивительно просторном мексиканском ресторане за столиком на четверых, а не за маленьким, размером с блюдце, на двоих. По-видимому, посадить двоих людей за стол побольше в Париже считается чем-то вроде смертного греха… если только не «подмазать» как следует кого нужно. Крис дал официанту щедрые чаевые, и мы получили вожделенный столик.
Я с удовольствием доедаю тушеное мясо.
– Если еда здесь так же хороша, как и сальса, то я буду счастлива.
– Она хороша, – заверяет меня Крис. – Я же говорил, что знаю все американские злачные места.
Я прислоняюсь к стене, наклоняясь в его сторону, и он тоже поворачивается ко мне и накрывает ладонью колено.
– Так это они, американские злачные места, не дают тебе скучать по Штатам?
– Мне не дает скучать по Штатам то, что я провожу там много времени.
Мне любопытно, что же побуждает его жить в Париже.
– А сколько времени ты проводишь здесь в сравнении с Сан-Франциско?
– Это зависит от моих благотворительных дел.
В голову приходит неприятная мысль.
– Если я найду здесь работу, а у тебя будут дела в Штатах, мне придется остаться тут без тебя.
Он ставит свое пиво и кладет обе ладони мне на колени.
– Я никуда не хочу уезжать без тебя, Сара, поэтому и предложил тебе основать свой искусствоведческий бизнес. Пусть я эгоист, но я бы хотел, чтобы ты ездила со мной. Еще я не хочу принуждать тебя делать то, что тебе не по душе. Если ты желаешь работать в области искусствоведения или какой-то другой, не сомневаюсь, что твоя любовь к искусству, твои знания вкупе с твоим обаянием позволят тебе получить любую работу, какую захочешь.
Слышать такое о себе от Криса Мерита поразительно приятно. Да, он мой любимый мужчина, но он еще и блестящий, уважаемый художник, который не раздает пустые комплименты.
– Спасибо, Крис.
– Спасибо? – Он хмурится и берет меня за руку. – За что?
Я убираю волнистый белокурый локон с заживающего пореза у него на лбу и повторяю то, что говорила ему в аэропорту:
– За то, что веришь в меня, но больше всего за то, что ты есть.
В глазах его вспыхивает какое-то трудноопределимое чувство, потом этот восхитительно сексуальный рот, которому я могу придумать множество применений, изгибается в улыбке:
– Мне нравится, когда ты так говоришь.
– А мне нравится, что ты хочешь, чтобы я была с тобой. И меня так воодушевляет мысль открыть собственное дело и, несмотря на эти ужасные перелеты, ездить с тобой.
Улыбка его ослепительная, не омраченная ничем.
– Ты привыкнешь летать, и я нисколько не сомневаюсь, что бизнес твой окажется очень успешным.
Он счастлив. И потому, что мы больше времени будем вместе, и потому, что у меня будет своя работа. Я не ошиблась, приехав сюда с ним. Это было самое правильное в жизни решение.
– Я обсуждал сегодня эту идею насчет собственного бизнеса с поверенным, – продолжает он. – Тебе просто надо позвонить ему и наметить план.
Поверенный. Я холодею, вспомнив обвинения Эвы против меня. На какое-то время мне удалось забыть о них. По-видимому, мой мозг имеет свойство на время отключаться от каких-то неприятных вещей, тем самым предохраняя психику от эмоциональных перегрузок. Я натужно сглатываю.
– Это тот же поверенный, который ведет переговоры обо мне с полицией?
– Нет. Это два разных человека, но я сегодня разговаривал с обоими.
Мое сердце начинает колотиться.
– Почему ты мне не сказал? Он уже имел беседу с полицией? Мне не придется возвращаться в Штаты? Прошу тебя, скажи, что ты не пытаешься защитить меня от чего-то ужасного, потому что…
Он целует меня, его теплые губы на несколько секунд задерживаются на моих, и сердце чудесным образом начинает биться ровнее.
– Успокойся, детка, – бормочет он. – Все хорошо. Если я что узнаю, то расскажу тебе. Стивен целый день созванивался с детективом. Он звонил мне как раз перед тем, как я поехал за тобой в «Шрифт», и сказал, что примерно через час у них совещание по телефону. Потом Стивен свяжется с нами.
Он снимает мою руку, сжатую в кулак, со своей груди, раскрывает ладонь и переплетает наши пальцы.
– Я дам тебе поговорить со Стивеном, чтобы ты немного успокоилась. Он прекрасно знает свою работу, и ты поймешь это, когда побеседуешь с ним.
Я поднимаю наши сплетенные руки и прижимаю его руку к своей щеке.
– Я просто хочу, чтобы это все поскорее закончилось.
– Знаю, и мне больно видеть, как ты изводишь себя. Все скоро пройдет.
– Надеюсь. – Меня осеняет одна мысль. – А мы можем позвонить Марку? Может, он слышал что-нибудь о полицейском расследовании?
Ресницы Криса опускаются, и он со вздохом откидывается на спинку стула.
– Э, да. Марк. Там совсем другая история. Я разговаривал с ним.
Меня настораживает его мрачный тон.
– Когда? Что он сказал?
– Сегодня. Он в Нью-Йорке. Его мать в больнице, он там с ней.
