— А, вот ты где! Признаться, я уже начал беспокоиться, куда ты запропастилась, — внезапно раздался его голос рядом с ее ухом. Оливия быстро вскочила на ноги и повернулась.
— Прости... Я... э-э... должно быть, просто задумалась, — слегка запинаясь, объяснила она и сделала шаг в сторону. Но неожиданно обо что-то споткнулась и полетела на горку сена.
Доминик улыбнулся, подошел к ней и протянул руку, помогая встать.
— Глупенькая, — шепнул он, одной рукой прижимая к себе, а второй вытаскивая соломинки из ее рассыпавшихся по плечам волос. — Я всегда сходил с ума от их цвета, — продолжил он, пропуская черные длинные пряди сквозь пальцы. Его голос почему-то стал более хриплым, и девушка почувствовала, как по ее спине забегали мурашки.
Время, казалось, приостановило свой бег. Оливия слышала в ушах гулкое биение собственного сердца. Она, как в полусне, посмотрела на Доминика, прямо ему в лицо, и увидела его темные, слегка подрагивающие ресницы, легкий румянец на щеках, а в ее ноздри ударил пьянящий аромат его одеколона.
— Я пытался выбросить из головы все мысли о тебе, — прошептал он, наклоняясь к ней. — Но, знаешь, мне это не удалось.
Может быть, во всем было виновато ее воображение, но Оливия в самом деле почувствовала через одежду его сердце, которое билось в унисон с ее собственным. Нервный, сухой смешок Доминика заставил ее поднять голову, и девушка, как загипнотизированная, была больше не в силах оторвать свой взгляд от его бездонных серых глаз.
Как ни старалась потом Оливия, она не смогла заставить себя забыть о том, что в тот день ее неопытность в любовных делах не помешала ей испытать такое же страстное желание, какое испытывал, без сомнения, Доминик.
Может быть, именно непреодолимое желание девушки, чтобы Доминик любил ее тогда, сокрушило его сомнения и колебания, если таковые и имелись. Как бы то ни было, Оливия и Доминик оказались захваченными безумной страстью, которая начисто лишала их рассудка в последующие две недели всякий раз, когда они оставались где-нибудь вдвоем.
А затем наступил тот праздничный рождественский день в замке Челбери, который явился концом их короткого романа.
Оливия не хотела туда идти. Она была настолько поглощена любовью к Доминику, что жила лишь в ожидании тех редких коротких часов, когда им удавалось уединиться и дать выход скопившейся страсти. Остальное время она проводила будто во сне. На празднике же, под острым и внимательным взглядом матери Доминика, ей пришлось бы все время мучиться, стараясь не выдать своих чувств.
Худая, как щепка и с удивительно прямой спиной, Августа, вдовствующая графиня Тентерден, отличалась на редкость властными манерами и ни за что на свете не одобрила бы чувств молодых людей. Ее хорошо знали во всей округе и боялись, так как знали, что единственный человек, которого она по-настоящему любит, — это ее сын Доминик, родившийся, когда ей уже исполнилось сорок лет и когда она больше не надеялась дать наследника своему мужу.
Кроме того, за последние полгода Оливия очень выросла и прекрасно понимала, что ей просто нечего надеть на праздник. Все платья были либо слишком короткие, либо слишком узкие.
К несчастью, она слишком хорошо осознавала тот факт, что у отца плохо с деньгами. А раз так, то нельзя требовать от родителей новых платьев.
— Не будь идиоткой! — грубо возразила ей мачеха, когда девушка заявила, что не пойдет на праздник в замок Челбери. — Я уже сказала Августе Фицчарлз, встретив ее в деревне несколько дней назад, что ты с нетерпением ожидаешь вечеринки. Надеюсь, я больше не услышу от тебя подобной чуши, — закончила она раздраженно.
— Но мне нечего надеть, — чуть не заплакала девушка.
— Как это нечего? А то замечательное голубое шелковое платье?
О господи, только не оно! — мрачно подумала Оливия, бросая на мачеху через обеденный стол сердитые взгляды. Разговор у Памелы всегда был короток. Ей, наверное, было просто наплевать на то, что ее падчерица будет выглядеть на празднике настоящим пугалом. Платье слишком узкое и сдавит ей грудь, понимала девушка, а главное, оно детское по фасону и не подходит для ее возраста. В общем, если она его наденет, то будет выглядеть просто ужасно.
И она, к сожалению, оказалась права, говорила себе несчастная девушка несколько дней спустя.
Когда Оливия вошла в праздничный зал, то не обратила внимания ни на огромные окна в позолоченных рамах, ни на блестящие геральдические флаги, развешанные под потолком, ни на высокие своды старинного нормандского замка. Ее глаза сразу же отыскали в толпе Доминика, и, как она и опасалась, он был окружен толпой модно одетых, красивых молодых девушек, многие из которых были гораздо взрослее и уверенней в себе, чем она.
Может быть, все было бы не так уж плохо, согласись ее старший брат Хьюго сопровождать ее на вечеринку. По крайней мере, рядом находился бы человек, с которым Оливия могла бы поговорить. И ей не пришлось бы одиноко стоять у стенки, пока остальные гости веселились от всей души. Но ее двадцатилетний брат, учившийся в университете, как назло уехал на праздники к какому-то своему старому школьному другу.
Оливия время от времени ловила жалостливые взгляды проходивших мимо людей, понимая, что все в душе наверняка потешаются над ее старомодным, инфантильным платьем. Ей не следовало слушаться мачехи и являться на праздник!
Шли танцы, девушка по-прежнему стояла возле стенки, думая о том, как бы ей незаметно уйти. Внезапно позади нее открылась маленькая потайная дверь, оттуда высунулась рука и затащила ее в темноту. Там оказалась маленькая лестница, по которой Доминик и потащил девушку вверх, перепрыгивая через ступени.
— Куда мы бежим? — с трудом переводя дыхание, спросила Оливия. Она едва поспевала за ним. — Разве ты не должен быть со своими гостями?
— Ну, некоторое время они без меня смогут провести, — рассмеялся он и остановился, чтобы поцеловать ее, а затем завернул в какой-то коридор.
Еще минуту назад глубоко несчастная, теперь Оливия была вне себя от восторга, готовая последовать за Домиником хоть на край света. Но так далеко идти ей не пришлось, так как ее любимый открыл дверь и протолкнул ее в свою спальню.
— Здесь мы и остановимся, — сказал он, прикрыв дверь, и увлек ее за собой на шикарную старинную кровать с пологом.
Как и всегда, когда они оставались наедине, Оливия вскоре потеряла над собой контроль и уже была не в состоянии обращать внимание на что-либо, кроме человека, которого она любила всем сердцем.
Они были полностью поглощены друг другом и совершенно забыли о времени, поэтому не сразу поняли, что происходит, когда дверь широко распахнулась и комната наполнилась гневными восклицаниями.
Одна из девушек, с которыми Доминик флиртовал в танцевальном зале, стояла в дверях и, вся красная от гнева, истошным голосом что-то кричала. На крики сбежались некоторые гости и, самое главное, мать Доминика.
Последующие события даже через столько лет не изгладились из памяти Оливии. Безумная спешка, с которой она отчаянно пыталась натянуть свою одежду, ужас, гнев и презрение на лице Августы Фицчарлз... Щеки немолодой женщины горели от стыда и унижения, но она холодно приказала Доминику спуститься к гостям, а потом отдала распоряжение одной из служанок отвезти перепуганную Оливию домой, где ее ожидала дикая сцена, устроенная мачехой.
