— Вы хотели сказать: трон, или заграница? — продолжил ее мысль старший лейтенант Бесоев, — Извините, ни первое ни второе вам не грозят. Монархия, как форма правления, в России уже не возродится. А за границей вас никто из близких родственников видеть не желает. Даже ваши британские кузены. Владимир Константинович, объясните, пожалуйста, что произошло в Петрограде и какова нынче политика партии и правительства. Нашей партии, — добавил Бесоев, выразительно посмотрев на адмирала Пилкина.
Немного растерявшийся от всего происходящего, контр-адмирал начал понемногу приходить в себя, — Ваши Величество, — неуверенно начал он, оглянувшись на сдержанно улыбающихся спецназовцев, — Человек, который сейчас с вами говорил, это поручик войск специального назначения Николай Арсеньевич Бесоев.
— Мне не известно наличие подобных частей в составе Российской армии! — нервно дернув щекой, заявил бывший император.
Контр-адмирал Пилкин вздохнул, — Это вопрос слишком сложный, для объяснения, Государь, и поэтому я попробую разъяснить его вам немного позже. Но такие войска сейчас есть, и они могут дать сто очков форы и гренадерам и кубанским пластунам. А сейчас главное — эти люди, которые и отбили вас у комиссара Панкратова, всегда делают то, о чем говорят, и всегда выполняют то, что обещают.
Но сейчас я должен сказать вам самое важное — несколько дней назад в Петрограде произошли очень важные события, о которых в этих краях пока никто не знает. Временное правительство Керенского пало, и к власти пришли большевики…
Если контр-адмирал и собирался кого-то этим заявлением успокоить, то он достиг прямо противоположной цели: бывший император побелел и сжал губы, бывшая императрица чуть не хлопнулась в обморок, а императорские дочери, несмотря на разницу темпераментов, дружно охнули.
Первым отошел от шока Николай, — Владимир Константинович, — покачал он головой, — и к этим людям, на верную смерть вы нас везете? Не ожидал от вас такого!
— Никак нет, Ваше Величество, — ответил контр-адмирал Пилкин, — наоборот. Как мне известно, умеренная фракция большевиков господина Сталина, которая совершенно неожиданно для всех пришла к власти, относится к тем, кто не желает зла вашей семье. Естественно, интерес у них к этому вопросу вполне рациональный. Они согласны гарантировать вашу безопасность, при условии вашего неучастия в политике, и ведения вами жизни простых граждан.
Ответом ему была гробовая тишина. Потом бывшая императрица Александра Федоровна тихо спросила, — Как это так — простых граждан?
На лицах спецназовцев собравшихся в штабном вагоне, чтобы посмотреть на живых Романовых, появилась кривая усмешка. В головах у них мелькнуло, — Ты, тетя, что, настолько глупа, чтобы попытаться снова вскарабкаться на трон? Но Александра Федоровна, неожиданно тихим голосом произнесла, — А мы думали, что нас хотят судить…
— Нет, — ответил императрице Бесоев, — повторение судьбы Марии-Антуанетты вас не ожидает. Да и все эти пляски вокруг гильотины — это утеха для галантных французов. А мы все же русские.
Ну, а кроме того, вы уже и так осуждены — Богом и историей. А приговор вам вынесен жизнью. Вы, бывшие Императорские Величества, будете жить. Жить и смотреть на то, как ваша страна поднимается от сохи к заоблачным высям. И может быть именно тогда, вы поймете, насколько плохо вы знали Россию. Я надеюсь, что если не вы, то уж ваши дети точно, поймут всю бездну упущенных вами возможностей сделать Россию великой страной.
— Все, господа Романовы, — устало сказал Бесоев, — на сегодня достаточно. Можете быть свободны, конечно, в пределах этого поезда. Советую вам хорошенько отдохнуть. А вы, Николай Александрович, если у вас появятся ко мне еще вопросы, можете найти меня в моем купе. Я на них с удовольствием вам отвечу…
19 (06) октября 1917 года, Утро. Петроград, Здание НКИД у Певческого моста.
Нарком иностранных дел Советского правительства Георгий Васильевич Чичерин.
Я не переезжал в Таврический дворец, только потому, что очень трудно вникать в иностранные дела, оторвавшись от архивов бывшего царского МИДа, и от шифротелеграмм, которые продолжали прибывать в Петроград из российских посольств за границей.
Но из-за того, что мне было необходимо ежедневно бывать в двух наших центрах власти, Таврическом и Смольном, товарищ Сталин выделил мне повышения мобильности авто и двух охранников из большевистской морской пехоты. Это было, кстати, потому, что, несмотря на все старания людей из ведомства Феликса Эдмундовича, в городе все еще случались грабежи и насилия. Так что присутствие в моем авто бойцов в пятнистой форме было чем-то вроде пропуска. Ни один бандит не рисковал связываться с ними. Больше того, эти крепкие парни, вызывали у питерских уголовников животный ужас, из-за своей привычки в случае опасности сначала метко стрелять, а потом уже смотреть в кого. Вчера мою машину попытались остановить люди Троцкого, из числа тех, что приехали с ним из Америки. Результат: в начале было шестеро нападавших, в конце — пять трупов и один раненый, которого мы доставили в НКВД.
Вчера вечером в Таврическом дворце прошло заседание Совнаркома, после которого товарищ Сталин задержал меня м товарища Тамбовцева для обсуждения серьезных вопросов, касающихся нашей внешней политики. Ко всему прочему, Александр Васильевич принес с собой папку с документами, рассказывающих о вмешательстве британцев и французов в наши внутренние дела, а так же касающихся предательской политики союзников по Антанте в отношении России. Было решено вызвать в НКИД послов Британии и Франции, для вручения им нот протеста. Ну, а уже дальнейшие действия Советского правительства должны зависеть от реакции властей Англии и Франции на наш протест.
Вызов послам был разослан еще вчера вечером, а сегодня утром с началом рабочего дня мне доложили, что господа Нуланс и Бьюкенен находятся в приемной наркомата. Клерк, который принес мне это сообщение, неожиданно мне улыбнулся. За эти шесть тяжелых дней на посту наркома, я чувствовал, как большая часть сотрудников, не зараженная холуйством перед так называемыми "цивилизованными странами", становится мне все более и более лояльной. Помогали мне в этом и постоянные беседы с Александром Васильевичем Тамбовцевым.
Что ж, пришла пора поговорить с дипломатами так, как с ними здесь не говорили со времен царя Александра III. Я поднял трубку и попросил секретаря пригласить их в мой кабинет.
Сэр Джордж Вильям Бьюкенен был седовлас и элегантен. Как истинный джентльмен, он старался сохранить "твердую верхнюю губу", хотя, как я видел, его распирала ярость и негодование. Его, 63-летнего дипломата, представителя могущественной Британской империи, словно строгий учитель школьника вызвал к себе какой-то там, даже не министр, а народный комиссар. Но что вам в имени моем?
Ведь в правительстве этого паяца Керенского роли были совсем другими. Посол Его Величества вызывал к себе министра, или даже самого министра-председателя Временного Правительства, и давал им строгие указания — что нужно делать для пользы Британской империи, а что не следует.
