Лихтенштейн поднял голову.
– Я не обиделся, – четко сказал он, – уйди, пожалуйста.
Алла хотела сказать, что это хамство, она, конечно, уйдет, а он пусть потом просит извинения, она все равно… но ничего этого не сказала, ни одного слова, потому что вдруг почувствовала, что сейчас разревется. Она повернулась и медленно пошла прочь, опустив плечи, секунду назад так кокетливо и элегантно обтянутые югославским свитером. Никогда еще она не видела у Максима такого лица.
Алла
Алле было совершенно ясно, что Максим прогнал ее из-за Валерки, точнее, из-за вчерашнего разговора в буфете. Началось все с Лукницкого: прошел слух, будто его сын, женатый, вроде бы, на еврейке, собирается уезжать. Не то в Америку, не то в Аргентину, значения не имеет – Лукницкого и так, и так попрут с работы
{94}.
– Жаль, – задумчиво сказал Максим, хотя ничего, кроме вреда, он лично от старикашки не видел.
– Мне, представь, по-человечески тоже жалко, – отозвался Валерий. – Но, к сожалению, в данном конкретном случае администрация не имеет другого выхода.
– Это почему же?
– А то, что родственники за границей.
– Ага. И он им будет продавать за доллары секретные сведения про нашего червяка. Поштучно. Со скидкой.
Вот тут бы Валерке и отвязаться, – Макс был явно не в духе, но Алла хорошо знала мужа: стоит возникнуть спору, ни за что не отступится, пока не докажет свое. Последнее слово всегда должно быть за ним.
– Кончайте, – все-таки сказала Алла и дернула Валерия за руку, но он не двинулся.
– Продавать он им, может, ничего не будет, но через пару лет и сам пожелает уехать. К родне.
– Вот интересно, – вдруг спросил Максим, пристально глядя Валерию в глаза, – вот ты, как ты лично относишься к этим отъездам?
– Я? – На лице Валерия проступило холодное, упрямое выражение. – Лично я, – сказал он, отчетливо выговаривая каждое слово. – Отношусь. К отъездам. Очень. Положительно. Я их горячо приветствую. Воздух чище!
Не дожидаясь ответа, Валерий зашагал к дверям. Он шел большими шагами, высоко подняв голову. Маленький, коренастый, всей своей фигурой, даже спиной, выражая непреклонную принципиальность. Бросив на Максима испуганный взгляд, Алла выбежала в коридор за мужем.
– Ты… ты что? – прошипела она, оглядываясь на дверь буфета. – Ты что – уже совсем?..
– В чем дело? – спросил он сквозь сжатые зубы. – Я кого-нибудь опять оскорбил?
– А ты как думаешь? Нет, мне это нравится… «Оскорбил»! Что значит «воздух чище»?
– То и значит, родная моя. Значит то, что, если они все отсюда выкатятся, для России будет только польза. Как-нибудь без них, сами… Скатертью дорога и, чем скорее, тем лучше. Надоело! Без конца охи да вздохи: туда их не пускают, там «за-ти-а-ют». Как же, попробуй пусти, в России места приличного ни для кого не останется!
– Опомнись! Сколько в Советском Союзе евреев и сколько мест?
– А вот наши и будут ишачить, а те – руководить! Да что «будут», ты сейчас вокруг погляди, открой глаза – кто пенки снимает? В искусстве! В литературе! Про науку я уж молчу! Для дураков они распустили миф, будто они, дескать, такие одаренные, прямо гений на гении. А я на это дело иначе смотрю, – Валерий резко остановился. – Вот представь себе: живут два мальчика – Лева Певзнер и Ваня Сидоров. Лева Певзнер проживает в Ленинграде, в семье зубного врача-техника, мамочка с пяти лет таскает его к учительнице музыки, а потом отдает в музыкальную школу при консерватории. Очень удобно – до консерватории пять минут ходьбы, даже улицу переходить не надо, а Левочка – такой способный ребенок, он даже пукает – на ноту «до»… А Ваня Сидоров – в Сибири, в деревне за сто километров от железной дороги, и у него абсолютный слух, только ему этого никто не сказал, хотя в то время, пока Лева долбит гаммы, Ваня тоже… тренькает на балалайке. Леве папа-доктор за успехи купил велосипед, а Ваню батя выдрал, чтобы дурью не маялся. И балалайку сломал. Через десять лет Лева получит премию на конкурсе, и все скажут: «Ах, какой одаренный мальчик!» А Ваня начнет пить горькую…
– Бедный Ваня! В город ему, страдальцу, не попасть.
– А ты не иронизируй. Что за вздорная привычка – все оспаривать? Да, не пускают, представь себе. Паспорта председатель колхоза ему не дает. Слыхала про такое?.. Ну, сейчас, допустим, даже дает, ладно. И жить устроился, тетка у него в городе. И даже учиться музыке захотел – так куда ему, переростку! Все места давно заняты: за роялями чистенькие мальчики – Лева и Боря. И Зяма! «При всем желании – не можем вас принять, товарищ Сидоров. Да и руки у вас… того, в мозолях». Нет, я не против, пусть и Лева, и Боря проявляют свои дарования. И Зяма тоже. Только все же лучше бы вам, друзья, с вашими талантами отправиться туда, к себе домой! А Россию оставить Ване и Пете. Россия – ничего, не пропадет!
– Между прочим, Левина родина – тоже здесь.
– Демагогия. Как волка ни корми… И вообще, что это ты так взъелась? Обиделась за Леву? Не волнуйся, о Леве есть, кому позаботиться. Один за всех, все за одного. А вот тебе-то какое дело до них?
– Потому что противно! Некоторые евреи, хочешь знать, получше некоторых русских. А Максу ты просто завидуешь…
– Чего?! Не смеши! Чему там завидовать? Спеси? Нет, ты лучше объясни, почему так за него заступаешься? Молчишь. Ладно, сам объясню: как же – высокий, нос – полметра. Сексуальный гигант! Что смотришь? Беги, валяйся в ногах, проси прощения, может, и осчастливит…
– Ну ты и мразь… – тихо и как бы даже с удовлетворением сказала Алла. – Высказался… – Тут она резко повернулась на каблуках и пошла прочь, оставив Валерия одного посреди коридора.
Вот чем кончился вчерашний диспут в буфете. Алла с мужем в тот вечер не разговаривала, а он мириться первым тоже не хотел: с какой стати? Ничего обидного ей не сказали. Сама накинулась, как бешеная. Ну конечно, вывела из равновесия, а теперь ходит с оскорбленным видом. «Угнетенная невинность, или поросенок в мешке»
{95} – это отец так говорил матери в аналогичных случаях. Ничего, переживет.
