«Что бы сделал на моем месте Безумный Муни?» — подумал он.
Вопрос занимал его одно мгновение, и тут же пришел ответ. Кэл вынул праздничную сигару, подарок Нормана, откинулся на кожаное сиденье и закурил.
«Отлично!» — воскликнул поэт.
Получай удовольствие, пока можешь, от всего, от чего можно. Пока ты дышишь.
V
В объятиях Гнойной Мамаши
Одурманенный страхом и сигарным дымом, он вскоре перестал понимать, куда они едут. Когда они наконец остановились, единственным намеком на их местоположение был резкий запах реки. Точнее, широкой полосы черного ила, растянувшейся вдоль линии прилива — обширного пространства, заполненного вязкой жижей. В детстве она наводила на Кэла ужас. Лишь когда он дошел до двузначных цифр в школе, ему разрешили гулять по набережной Бобровой заводи без сопровождения кого-либо из взрослых, который шел обычно между Кэлом и водой.
Коммивояжер приказал ему выйти из машины. Кэл послушался. Трудно не послушаться, когда в лицо тебе смотрит дуло пистолета. Шедуэлл сейчас же вырвал изо рта Кэла сигару и растер подметкой, после чего повел через ворота на обнесенную стеной территорию. Только при виде заваленных мусором оврагов Кэл понял, куда его привезли: муниципальная мусорная свалка. В предыдущие годы на месте городской свалки стали устраивать парк, но теперь у властей не хватало денег, чтобы разбивать здесь газоны. Мусор так и остался мусором. И его вонь — кисло-сладкая вонь разлагающихся овощей — перебивала даже запах реки.
— Стой, — приказал Шедуэлл, когда они достигли какого-то места, на вид ничем не приметного.
Кэл обернулся на голос. Он плохо видел, но Шедуэлл, кажется, убрал свой пистолет. Воспользовавшись моментом, Кэл бросился бежать не разбирая дороги, в слепой надежде на спасение. Он сделал шага четыре, когда что-то спутало ему ноги и он тяжело упал, задыхаясь. Прежде чем ему удалось подняться, со всех сторон на него двинулись тени — беспорядочная масса конечностей и оскаленных пастей. Они могли принадлежать только детям сестры-призрака. Кэл обрадовался темноте: по крайней мере, он не видел их уродства. Но он ощущал на себе их конечности, слышал, как их зубы щелкают рядом с его шеей.
Однако они не собирались его пожирать. Подчинившись некоему знаку, которого Кэл не видел и не слышал, вся их ярость вдруг превратилась в цепкую хватку. Кэла держали, растянув руки-ноги так, что хрустели кости, а в нескольких ярдах от него разыгрывался жуткий спектакль.
Там стояла обнаженная женщина, одна из сестер Иммаколаты — в этом Кэл не сомневался. Она мерцала и дымилась, будто ее внутренности пожирал огонь. Но никаких внутренностей у нее быть не могло, поскольку совершенно точно не было костей. Ее тело представляло собой столб серого газа, перетянутого окровавленными лохмотьями, и из этого призрачного потока кое-где проступали анатомические подробности: сочащиеся жидкостью груди, раздутый, словно от бесконечно затянувшейся беременности, живот, лоснящееся лицо, сросшиеся до узких щелей глаза. Последнее, без сомнения, объясняло ее неуверенную походку и то, как бесплотные конечности выдвигались из тела, нащупывая дорогу: призрак был слеп.
В призрачном свете этой проклятой матери Кэл яснее разглядел ее детей. Каких только уродов не было среди них. Вывернутые наизнанку тела демонстрировали полный набор внутренностей; органы, словно призванные сочиться или сипеть, свешивались, как груди, с тела одного и громоздились петушиным гребнем на голове другого. Однако, несмотря на их извращенность, все головы были в восхищении повернуты к Гнойной Мамаше. Они не моргали, чтобы не пропустить ни единого мгновения ее присутствия. Она была их матерью, они — ее любящие дети.
Внезапно она испустила крик. Кэл обернулся и снова взглянул на нее. Она присела, широко расставив ноги, и голова ее закинулась назад вместе с криком боли.
Теперь у нее за спиной появился еще один призрак, такой же голый, как и первый. Более того, второе привидение не могло похвастать наличием какой-либо плоти. Эта сестра совершенно иссохла, ее груди болтались пустыми мешочками, вместо лица было беспорядочное нагромождение из волос и выбитых зубов. Она поддерживала сидящую на корточках сестру, вопли которой достигли душераздирающей высоты. Когда выпирающее брюхо было готово взорваться, между ног мамаши повалил пар. Это зрелище дети приветствовали одобрительными возгласами, оно зачаровывало их. Как и оцепеневшего от ужаса Кэла. Гнойная Мамаша рожала.
Вопль перешел в серию ритмичных криков потише, когда ребенок начал свой путь в мир живых. Она не столько родила, сколько испражнилась им, и он вывалился между ног родительницы, словно большой хнычущий кусок дерьма. Не успел он коснуться земли, как за дело взялась призрачная повитуха. Она встала между матерью и зрителями, чтобы очистить тело младенца от обильно покрывавших его выделений. Мать, завершившая труды, поднялась, свет в ее теле угас, и она предоставила ребенка заботам сестрицы.
Шедуэлл снова появился в поле зрения. Посмотрел на Кэла сверху.
— Ты видел? — спросил он шепотом. — Видел, какие ужасы здесь творятся? Я тебя предупреждал. Скажи мне, где ковер, и я позабочусь, чтобы младенец тебя не тронул.
— Я не знаю. Клянусь, не знаю.
Повитуха отошла в сторону. Шедуэлл с выражением притворного сожаления на лице тоже отошел.
В нескольких ярдах от Кэла, в грязи, новый ребенок уже поднимался на ноги. Он был размером с шимпанзе, и с остальными единоутробными братьями его объединяла болезненно извращенная анатомия. Внутренности выпирали из-под кожи, торс местами просвечивал, и кое-где из него торчали наружу кишки. Двойной ряд конечностей свисал с живота, а между ног болталась изрядных размеров мошонка, дымящая, словно кадильница, но лишенная того органа, через который могло бы выплеснуться клокочущее внутри вещество.
Ребенок с самого рождения знал свое предназначение: нагонять ужас.
Хотя его лицо все еще было закрыто последом, слезящиеся глаза отыскали Кэла. Младенец заковылял к нему.
— О господи…
Кэл озирался в поисках Коммивояжера, но тот испарился.
— Я тебе говорил! — прокричал Кэл в темноту. — Я понятия не имею, где этот чертов ковер!
Шедуэлл ничего не ответил. Кэл закричал снова. Отпрыск Гнойной Мамаши уже подобрался к нему.
— Господи, Шедуэлл, выслушай меня, что тебе стоит?
И тут ребеночек Мамаши заговорил.
— Кэл… — произнес он.
Кэл на мгновение перестал биться в цепких лапах и с недоверием посмотрел на младенца.
Он снова заговорил. Произнес тот же слог:
— Кэл…
Повторяя его имя, отпрыск пальцами стащил пленку с головы. Открывшийся взгляду череп был не вполне целым, но в лице младенца безошибочно угадывалось лицо его отца: это Элрой. При виде знакомых черт посреди такого уродства Кэла пробрал ужас. Когда сынок Элроя протянул к нему руку, Кэл снова закричал. Он почти не сознавал, что именно кричит, умоляя Шедуэлла не подпускать к нему эту тварь.
