В благодарность за краткий обзор жизни в конце двадцатого столетия Нимрод выдал Кэлу основную информацию по Фуге. Сначала он рассказал о Доме Капры, где собирается совет семейств, затем об Ореоле — облаке, скрывающем Вихрь, и о Коридоре Света, ведущем внутрь него. После чего заговорил о Небесном Своде и Заупокойных Ступенях. От одних названий Кэл преисполнился тоски.
Оба собеседника узнали много нового и поняли, что со временем они вполне могли бы подружиться.
— Теперь помолчи, — велел Кэл, когда они завершили круг у ворот дома Муни. — Ты младенец, помнишь?
— Разве такое забудешь? — отозвался Нимрод со страдальческим видом.
Кэл вошел в дверь и позвал отца. Однако во всем доме, от чердака до подвала, было тихо.
— Его здесь нет, — сказал Нимрод. — Ради всего святого, опусти меня на пол.
Кэл поставил младенца на пол в прихожей. Тот немедленно затопал в сторону кухни.
— Мне нужно выпить, — заявил он. — И я говорю не о молоке.
Кэл захохотал.
— Поглядим, что там есть, — сказал он и пошел в дальнюю комнату.
Первая его мысль при виде отца, сидящего в кресле спиной к саду, была такой: Брендан умер. Внутри все перевернулось, Кэл едва не закричал. Потом веки Брендана затрепетали и он поднял глаза на сына.
— Па? — позвал Кэл. — Что случилось?
Слезы катились по щекам Брендана. Он даже не пытался вытереть их, не пытался подавить душащие его рыдания.
— Господи, папа… — Кэл бросился к отцу и присел на корточки рядом с креслом. — Все хорошо… — проговорил он, положив руку на предплечье Брендана. — Ты вспомнил маму?
Брендан отрицательно покачал головой. Слезы душили его. Он не мог говорить. Кэл не стал больше расспрашивать, а просто держал отца за руку. Он-то думал, что меланхолия Брендана начала проходить, что горе понемногу притупилось. Видимо, нет. Наконец отец заговорил:
— У меня… у меня было письмо.
— Письмо?
— От твоей матери. — Брендан смотрел на сына мокрыми глазами. — Я сошел с ума, Кэл? — спросил он.
— Нет, конечно, па. Конечно нет.
— Так вот, клянусь… — Он сунул руку между подушек кресла и вытащил мокрый носовой платок. Высморкался. — Оно лежало здесь, — сказал он, кивая на стол. — Посмотри сам.
Кэл подошел к столу.
— Оно было написано ее почерком, — продолжал Брендан.
На столе и в самом деле лежал листок бумаги. Его много раз разворачивали и снова складывали, а совсем недавно поливали слезами.
— Это было чудесное письмо, — говорил Брендан. — Она писала, что счастлива, что я не должен горевать. Она писала…
Он остановился, потому что снова задохнулся от рыданий. Кэл поднял лист бумаги. Он оказался тоньше любой бумаги, какую он когда-либо видел, и чистый с обеих сторон.
— Она писала, что ждет меня, но что я не должен торопиться, потому что ожидание для нее в радость, и… что я должен просто наслаждаться жизнью здесь, пока меня не призовут.
Бумага была не просто тонкая, понял теперь Кэл. Она становилась все менее материальной, пока он смотрел на нее. Кэл положил лист обратно на стол, волоски у него на шее встали дыбом.
— Я был так счастлив, — говорил Брендан. — Ведь я хотел знать только одно: что она счастлива и однажды я снова окажусь рядом с ней.
— На бумаге ничего не написано, папа, — мягко произнес Кэл. — Лист чистый.
— Но было, Кэл. Клянусь тебе. Было. Там был ее почерк. Я узнал бы его где угодно. А потом, господи боже мой, все просто исчезло.
Он отвернулся от стола и увидел, что отец перегнулся пополам в своем кресле и зарыдал, словно от неутешного горя. Кэл положил ладонь на руку отца, сжимавшую потертый подлокотник.
— Держись, папа, — пробормотал он.
— Это какой-то кошмар, Кэл, — сказал Брендан. — Мне кажется, я потерял ее дважды.
— Ты не потерял ее, папа.
— Но почему же ее слова вот так исчезли?
— Не знаю, па. — Кэл бросил взгляд на письмо. Листок бумаги тоже почти растворился. — А откуда ты взял это письмо?
Старик нахмурился.
— Ты не помнишь?
— Нет… нет, не совсем. Все как в тумане. Помню… кто-то заходил к нам. Точно. Так и было. Кто-то приходил. Он сказал, у него есть кое-что для меня… у него в пиджаке.
«Скажи мне, что ты видишь, и оно станет твоим». Слова Шедуэлла эхом отозвались в голове Кэла. «Бери, что хочешь. Бесплатно, даром, без обмана». Конечно, это была ложь. Одна из множества. Платить приходится всегда.
— Чего он хотел от тебя, папа, взамен? Можешь вспомнить?
Брендан покачал головой, затем нахмурился, пытаясь припомнить.
— Что-то… связанное с тобой. Он сказал… то есть мне кажется, что он говорил… что знает тебя. — Отец поднял глаза на Кэла. — Да, так он сказал. Теперь я вспомнил. Он сказал, что знаком с тобой.
— Это была уловка, папа. Обман.
Брендан сощурился, пытаясь осмыслить слова Кэла. Затем, как будто его внезапно осенило, произнес:
— Я хочу умереть, Кэл.
— Нет, папа.
— Да, хочу. Правда, хочу. Я не хочу больше страдать.
— Тебе просто грустно, — негромко сказал Кэл. — Это пройдет.
— А я не хочу, чтобы проходило, — ответил Брендан. — Не сейчас. Я хочу заснуть и забыть, что когда-то жил.
Кэл потянулся к отцу и обнял за шею. Сначала Брендан сопротивлялся, он никогда не любил проявления чувств. Но затем рыдания снова начали душить его, и он обхватил сына худыми руками. Они крепко обнялись.
— Прости меня, Кэл, — пробормотал Брендан сквозь слезы. — Можешь ли ты меня простить?
— Тише, папа. Не говори ерунды.
— Я подвел тебя. Я никогда не говорил… никогда не говорил о том, что чувствую. И ей тоже. Никогда не говорил ей… как сильно… никогда не говорил ей, как сильно ее люблю.
— Она знала, папа, — заверил Кэл. Теперь слезы застилали глаза и ему. — Поверь мне, она знала.
Они еще некоторое время держали друг друга в объятиях. Утешения это не приносило, но Кэл ощущал в себе жар гнева и знал, что слезы скоро высохнут. Здесь побывал Коммивояжер со своим пиджаком, полным обманов. В складках его пиджака Брендану привиделось письмо из рая, и иллюзия длилась ровно столько, сколько Шедуэллу требовалось. Теперь Брендан не нужен — ковер нашелся. Магия больше не действует. Слова испарились, а за ними и бумага, все вернулось в неведомые пространства между желаемым и осуществленным.
