— Конечно вижу.
— Так бери. Оно твое. Бесплатно, даром, просто так.
Норрис улыбнулся почти застенчиво.
— Где ты только его нашел? — спросил он, протягивая к пиджаку дрожащую руку. — Прошло столько лет…
С огромной осторожностью он вынул из складок пиджака то, что его соблазняло. Это оказалась заводная игрушка, солдатик с барабаном, настолько преданно и ясно сохранившийся в его памяти, что у иллюзии, которую Норрис сжимал в руке, в надлежащих местах были воссозданы все зазубрины и царапины.
— Мой барабанщик, — произнес Норрис, рыдая от радости, как будто только что заполучил восьмое чудо света, — О, мой барабанщик! — Он перевернул солдатика. — Но тут нет ключика, — сказал он. — У тебя остался ключик?
— Может быть, со временем я найду его для тебя, — пообещал Шедуэлл.
— У него сломана одна рука, — продолжал Норрис, поглаживая солдатика по голове. — Но он все равно барабанит.
— Ты счастлив?
— О да. Да, спасибо тебе.
— Тогда положи его в карман, а то не сможешь меня нести, — сказал Шедуэлл.
— Нести тебя?
— Я очень устал. Мне нужна лошадь.
Норрис не выказал ни малейшего сопротивления, хотя Шедуэлл был гораздо крупнее и тяжелее его. Барабанщик купил его всего с потрохами, и, пока игрушка была при нем, Норрис скорее рискнул бы сломать себе спину, чем ослушаться того, кто вручил ему подарок.
Мысленно смеясь, Шедуэлл вскарабкался на спину Норрису. Пусть сегодня все планы пошли наперекосяк, но, пока люди страстно мечтают о чем-то, Коммивояжер по-прежнему обладает властью над их душами.
— Куда ты хочешь, чтобы я тебя отвез? — спросил его скакун.
— Куда-нибудь повыше, — велел Шедуэлл. — Отвези меня куда-нибудь повыше.
V
Фруктовый сад Лемюэля Ло
1
Ни Боуз, ни Ганза не были словоохотливыми проводниками. Они почти всю дорогу молчали, открывая рот лишь затем, чтобы предупредить Кэла об опасном участке почвы или призвать его держаться поближе при входе в колоннаду, где слышалось сопение собак. В некотором смысле он был даже рад их молчанию. Он не хотел экскурсии по этим землям; только не этой ночью. С той самой минуты, когда он впервые взглянул на Фугу сверху, со стены сада Мими, он знал: эту страну невозможно нанести на карту, невозможно описать и запомнить все, что в ней есть, как он запоминал свои любимые расписания поездов. Надо научиться понимать Сотканный мир совсем иначе, не как факт, а как ощущение. Границы пропасти, разделявшей его сознание и осмысляемый мир, рассеялись в тумане. В этом мире даже у эха имелось эхо. Каждый из них — и мир, и сам Кэл — был мыслью в голове другого. Это знание, которое он никогда не сумел бы выразить словами, превратило путешествие по Фуге в турне по его собственной жизни. Безумный Муни говорил, что стихи каждый слышит по-разному, такова природа поэзии. Такова же, как понял теперь Кэл, и суть географии.
2
Они шли по длинному склону. Кэл думал, что это, наверное, кузнечики откатываются волнами от его ног; земля казалась живой.
С вершины холма открылся вид на поле. К дальней его стороне примыкал фруктовый сад.
— Почти пришли, — сказала Ганза, и они двинулись в сторону сада.
Фруктовый сад показался Кэлу самым крупным из цельных фрагментов, до сих пор попадавшихся ему на глаза. Здесь было три-четыре десятка деревьев, высаженных рядами и заботливо подстриженных, так что ветви едва соприкасались. А под лиственным пологом протянулись коридоры, поросшие ухоженной травой, бархатистой в неровном свете.
— Это сад Лемюэля Ло, — пояснил Боуз, когда они вошли под деревья. Его нежный голос звучал еще мягче, чем прежде. — Сказка даже среди сказок.
Ганза возглавила их процессию под деревьями. Воздух был неподвижный, теплый, сладкий. Ветви отягощены фруктами, названия которых Кэл не знал.
— Это иудины груши, — подсказал ему Боуз. — Они из тех плодов, какими мы никогда не делились с чокнутыми.
— А почему?
— На то есть причины, — заверил Боуз. Он посмотрел на Ганзу, но та уже исчезла в одной из аллей. — Ты угощайся, — сказал он Кэлу, удаляясь от него в поисках своей подруги. — Лем не будет возражать.
Поначалу Кэлу казалось, что сад просматривается насквозь, но глаза его подвели. Боуз отошел от него шага на три и пропал.
Кэл протянул руку к низко склонившейся ветке и потянул к себе плод. Как только он сделал это, в кроне дерева началась возня, а затем что-то скатилось к нему вниз по ветке.
— Только не этот!
Голос звучал как настоящий бас-профундо. А говорила обезьянка.
— Наверху они гораздо слаще, — сообщила она, поднимая на Кэла карие глаза.
Потом обезьянка умчалась туда, откуда пришла, и от ее прыжков на Кэла посыпались листья. Он попытался проследить за ее перемещениями, но зверек двигался слишком быстро. Вскоре обезьянка вернулась обратно с плодами, и не с одним, а двумя. Она уселась на ветку и сбросила плоды Кэлу.
— Очисти их, — предложила она. — По одному на каждого.
Несмотря на название, плоды не были похожи на груши. Они были размером со сливу и покрыты плотной кожицей. Хотя и толстая, эта кожица не могла скрыть аромат, исходящий от заключенной внутри мякоти.
— Чего же ты ждешь? — требовательно спросила обезьянка. — Они вкусные. Это головокружители. Очисти и сам попробуй.
Присутствие говорящей обезьяны — одно это заставило бы Кэла остолбенеть неделю назад — сейчас воспринималось само собой, как часть местного колорита.
— Так вы зовете их головокружителями? — уточнил он.
— Иудины груши, головокружительные фрукты. Это одно и то же.
Обезьянка не спускала глаз с рук Кэла, дожидаясь, пока он очистит грушу. Но чистить их было сложнее, чем любые фрукты, с какими он имел дело раньше; видимо, поэтому обезьянка и заключила с ним договор. Липкий сок брызгал из-под содранной кожицы и стекал по рукам, аромат становился все более соблазнительным. Едва он дочистил первую грушу, как обезьянка выхватила у него фрукт и принялась жадно есть.
— Вкусно… — бормотала она с набитым ртом.
Ее довольному урчанью эхом вторил голос из-под дерева. Кто-то довольно причмокнул, и Кэл отвлекся от своих трудов, увидев под деревом человека. Тот сидел на корточках и сворачивал самокрутку. Кэл посмотрел на обезьянку, затем снова на человека, и голос зверька обрел для него новый смысл.
— Отличный фокус, — заметил Кэл.
Мужчина поднял на него глаза. Черты его лица были совершенно монголоидными, на лице расплылась широкая улыбка, как будто непонимающая.
