— Я думал, ты осталась в Сотканном мире, — сказал он.
— Меня там едва не прикончили, — ответила Иммаколата.
— Прикончили?
За спиной Шедуэлл услышал стук подметок священника, по ступенькам удирающего из подземелья.
— Твой приятель? — поинтересовался он.
— Они мне поклоняются, — сказала она. — Называют меня богиней, Матерью Ночи. Они оскопляют себя, чтобы доказать свою преданность. Вот почему тебе приказали не подходить к усыпальнице. Они считают, что это богохульство. Если бы их богиня не заговорила, они не позволили бы тебе зайти так далеко.
— Почему ты их терпишь?
— Они помогли мне, когда я нуждалась в приюте. Чтобы залечить раны.
— Какие раны?
При этих словах вуаль поднялась, хотя Иммаколата не шевельнула и пальцем. От открывшегося зрелища Шедуэлла едва не вывернуло. Некогда идеальные черты инкантатрикс были изуродованы до неузнаваемости: сплошь раны и шрамы.
— Но как?.. — сумел выдавить он.
— Муж хранительницы, — ответила она. Рот ее был так изуродован, что она с трудом выговаривала слова.
— Это он сделал с тобой такое?
— Он пришел со львами, — сказала она. — А я проявила неосмотрительность.
Шедуэлл не хотел слушать дальше.
— Тебя это задевает, — заметила она. — Ты человек чувствительный.
Последние слова она произнесла с легкой иронией.
— Ты же можешь замаскировать это, правда? — спросил он, думая о ее способности менять внешность. Если она умеет имитировать других, почему бы не подделать собственные совершенные черты?
— Ты что, принимаешь меня за потаскуху? — спросила она. — Раскрашивать себя из тщеславия? Нет, Шедуэлл. Я не стану скрывать свои раны. В них больше чести, чем в красоте. — Иммаколата улыбнулась жуткой улыбкой. — Разве ты так не думаешь?
Несмотря на вызывающие слова, голос ее дрожал. Он чувствовал, что она была измучена и почти отчаялась. Она боялась, что безумие снова обретет над ней власть.
— Мне тебя не хватало, — произнес Шедуэлл, стараясь смотреть ей в лицо. — Мы неплохо работали вместе.
— У тебя теперь новые союзники, — отозвалась она.
— Ты уже знаешь?
— Сестры время от времени тебя навещали. — (Это известие совсем не обрадовало его.) — Ты доверяешь Хобарту?
— Он выполняет свою функцию.
— Какую же?
— Ищет ковер.
— Однако пока не нашел.
— Нет. Пока еще нет. — Шедуэлл старался смотреть прямо на нее и так, чтобы в его взгляде отражалась любовь. — Я скучал по тебе, — сказал он. — Мне нужна твоя помощь.
У Иммаколаты вырвалось негромкое шипение, но она ничего не ответила.
— Разве ты не для этого позвала меня сюда? — спросил он. — Чтобы мы начали все сначала?
— Нет, — ответила она. — Я слишком устала.
Шедуэлл очень хотел вернуться на землю Фуги, однако мысль о том, чтобы начать заново с того места, где они прекратили поиски, и опять мотаться из города в город, как только ветер принесет какой-либо слух о Сотканном мире, не вдохновляла и его.
— Кроме того, — продолжала Иммаколата, — ты переменился.
— Нет, — возразил он. — Я по-прежнему хочу отыскать Сотканный мир.
— Но не для того, чтобы продать, — сказала она. — Ты хочешь править им.
— С чего ты взяла? — запротестовал Шедуэлл, лучезарно улыбаясь. Глядя на истерзанное существо перед собой, он не мог понять, сработал ли его обман. — Мы же заключили уговор, богиня, — напомнил он. — Мы собирались обратить их в прах.
— И ты по-прежнему этого хочешь?
Шедуэлл колебался. Он знал, что рискует лишиться всего, если солжет. Иммаколата отлично его изучила и, наверное, при желании смогла бы заглянуть в его мозг. Он лишился бы гораздо большего, чем ее общество, почувствуй она обман. Но она и сама изменилась. Инкантатрикс походила на испорченный товар. Ее красота, имевшая над ним безоговорочную власть, исчезла. Теперь она выступала в роли просительницы, хотя и пыталась притворяться, будто это не так. И Шедуэлл отважился на ложь.
— Я хочу того, чего хотел всегда, — заявил он. — Твои враги — мои враги.
— Значит, мы должны покончить с ними, — сказала она. — Раз и навсегда.
Изуродованное лицо озарилось светом, и человеческие останки в стенных нишах пустились в пляс.
VI
Хрупкий механизм
1
Утром второго февраля Кэл нашел Брендана в постели мертвым. Он умер, сказал врач, примерно за час до рассвета. Тихо скончался во сне.
Его умственные способности начали стремительно угасать за неделю до Рождества. Он мог назвать Джеральдин именем жены и принимал Кэла за своего брата. Прогнозы были самые неутешительные, однако никто не ожидал такого быстрого финала. Не было времени ни объясниться, ни попрощаться. Еще вчера он был здесь, а сегодня его уже оплакивали.
Однако, как бы сильно Кэл ни любил Брендана, ему было трудно скорбеть о нем. Джеральдин плакала и испытывала все подобающие случаю эмоции, когда соседи приходили с соболезнованиями, а Кэл лишь играл роль горюющего сына, но ничего не чувствовал. Кроме одного: смущения.
И смущение делалось все сильнее по мере приближения кремации. Кэл отстранялся от себя самого и, не веря глазам, смотрел на собственное бесчувствие. Ему вдруг стало казаться, что существуют два Кэла. Один изображает скорбь и занимается похоронными делами, как положено, а второй остроумно критикует первого, распознавая блеф в его пошлых словах и пустых жестах. Этот второй был голосом Безумного Муни, разоблачителя лжецов и лицемеров.
«Ты ненастоящий! — шептал поэт. — Взгляни на себя! Стыд и позор!»
Такое раздвоение имело странные побочные эффекты, самым главным из которых было возвращение прежних снов. Кэлу снилось, что он парит в воздухе чистом и ясном, как глаза возлюбленной; ему снились деревья, усыпанные золотистыми плодами, животные, говорящие по-человечески, и по-звериному рычащие люди. Еще ему снились голуби, по нескольку раз за ночь, и он часто просыпался в уверенности, что Тридцать третий и его подруга разговаривали с ним на птичьем языке, а он не мог уловить смысл их речей.
Мысль об этом преследовала его и днем. Кэл понимал, что это нелепо, но поймал себя на том, что беседует с птицами во время дневной кормежки. Он полушутя уговаривал их рассказать все, что им известно. Голуби в ответ моргали круглыми глазами и набивали зобы.
