...Виктор слышал голос, но не мог сообразить, кому он принадлежит. Слова прозвучали пояснением и в то же время – важной деталью: «Приказ убивает мораль и стимулирует жестокость». Они прозвучали фоном, но глубоко запали в душу, и Виктор при всем желании не смог бы их забыть.
Берч принял реакцию пациента как должное. Он шепнул Новелле:
– Не ждите от него поклона: «Слушаюсь и повинуюсь».
Сонни мелко покивал.
В сознании Скобликова произошли глубокие изменения, и Сонни видел это. Если вот сейчас приказать ему отжиматься и прыгать – он выполнит приказ. Но он подчинился бы и полчаса, и день, и полгода тому назад: отжимался бы и прыгал. Переломным моментом можно было назвать «поддирективу», озвученную психиатром: «Приказ убивает мораль и стимулирует жестокость». С таким подходом, как у спецов по гипнозу (к русским суггесторам Сонни прибавил и Берча), нормального человека можно превратить в монстра, жестокого убийцу, и список этот безграничен.
Слова о морали и жестокости Берч произнес неоправданно громко, что, по мнению Новеллы, могло помешать делу или, по крайней мере, конкретному процессу. Так или иначе, Скобликов услышал высказывание Берча.
Взгляд Новеллы столкнулся с «обновленным» взглядом Виктора. Такой взгляд мог быть у ребенка наутро после того, как он подсмотрел, чем занимаются его родители в спальне.
– ...А родителям приходится гадать, понял он или не понял, все понял или частично, в лоб-то у него не спросишь.
Новелла поделился своими соображениями с Берчем. Тот согласился с ним: он тоже не мог дать точную оценку схожим ощущениям. Они сошлись во мнении, что происходящее на их глазах походило на мистику.
Они снова уединились, на этот раз в номере Филиппа Берча. Берч снова угостил гостя «фирменным» виски, Новелла посетовал, что не может подать жареную свинину. Они были немного взвинчены, но настроение у обоих – превосходное. Захмелевший Новелла отвесил Берчу комплимент:
– Вот уже во второй раз меня угощает лауреат Нобелевской премии.
Берч сунул два пальца в рот, изображая рвоту. На что намекал? На свинину с картошкой?
Поначалу они говорили ни о чем. О музыкальных пристрастиях. Новелла сказал, что ему нравится группа «Ю Ту», Берч ответил вопросом: «Вам нравится эта универсальная ирландская затычка?» – «И в чем же ее универсальность?» – «Она подходит ко всем бочкам». Они рассмеялись. Правда, Новелла все же объяснил, чем вызваны его симпатии к этой дублинской рок-группе – особенностями звучания гитары, эхом, тональными задержками, ирландским веянием. А дальше выразился весьма туманно: «Все это дает ясный эмбиент и атмосферный звук. Что касается фальцета солиста – это дело вкуса». Берч не стал объяснять свою позицию, она была проще простого. Как американец, Берч не любил выскочек, тех, на ком свет клином сошелся, если это – не американец, в данном конкретном случае – «какой-то ирландец». Они поговорили и о литературе. Берч заявил, что его любимый писатель – Дик Френсис. Новелла ответил: «Кто бы сомневался». Они легко перебранивались, что доставляло обоим удовольствие. Они по-настоящему сблизились в этот вечер. И только раз перед мысленным взором Сонни Новеллы возник черный призрак, отражение в зеркале голого Филиппа. Возникло и сгинуло в пучине его памяти.
– Что, на твой взгляд, чувствует сейчас Виктор? – спросил Новелла, плавно переходя на «ты».
– Образно говоря, ему была введена сыворотка против инфекционной болезни – гриппа, например. Ее действие на организм протекает незаметно, в фоновом режиме, как любит выражаться наш президент.
«Ваш», – белозубо улыбнулся Новелла.
– Но я обязательно проведу тесты, – пообещал Берч, – и выясню подробности перестройки его психики.
«Это он здорово сказал», – подметил Новелла. Он понятия не имел о характере тестов, но реально представил Берча с его вопросом к подопечному: «Ну как твоя психика, сынок?»
Уже поздно вечером Новелла у себя в номере скопировал содержимое диска, на котором находилось несколько видеофайлов, на маленькую кассету формата VHSC. Устроившись в кресле, он еще раз просмотрел «работу Филиппа Берча». На эту мини-кассету уместился целиком сеанс гипноза со всеми вытекающими из него последствиями.
Картинка была статичной. Новелле же казалось, камера работала хорошо; невидимый оператор брал крупным планом то бледноватое лицо русского, то цветной затылок афроамериканца.
Позже он сел составлять протокол и в начале его отметил, что к данному документу прилагается видеозапись такой-то продолжительности. Он сравнил это с электронным письмом и вложенным в него файлом.
Этот день оказался длинным. Реальность переплеталась с мистикой, как сновиденье перекликается с явью, и к этому нечего было прибавить.
Сидя в кресле, Сонни заложил руки за голову, вытянул ноги и закрыл глаза. Как долго он так сидел, сказать сложно. Он проснулся далеко за полночь: лежа на диване, поджав ноги, подложив кулак под щеку.
Он так и не стал раздеваться. Укрывшись пледом, опять быстро уснул.
Впереди новый день, новый этап в развитии операции, масса неизвестного в хаосе запланированного.
* * *
Наутро Новелла вспомнил, о чем говорил ему вчера за завтраком Филипп Берч. Позывной «Скоблик» пусть и не резал слух, но просто не подходил ему – наверное, потому, что этот парень возмужал, приобрел те качества, которые хотели бы видеть в нем организаторы проекта. Берч вспомнил, как однажды Виктор назвал ему его первое прозвище. Оно было странным; почему не прижилось – вопрос. Когда он бичевал (это его определение, которое отдавало взрослой безысходностью) на одном из московских вокзалов, его прозвали Самбади. На английском – Кто-то. А в сочетании со словом else – «кто-нибудь другой».
Somebody else. Другой. Эта кличка полностью подходила и оправдывала надежды, возложенные на этого парня...
Сони встретился с Виктором за завтраком и задал вопрос в лоб. Тот объяснил причину, по которой на короткое время он стал Самбади. Ему нравилась песня Михаила Башакова, которая так и называлась – «Самбади». Он часто напевал ее, особо не вникая в смысл текста.
– А сейчас сможешь напеть?
– Напеть не смогу. Мне будет неловко.
– О чем эта песня?
– Об одном человеке. «Это было так давно, где-то в Ленинграде. Пел парнишка молодой по имени Самбади. О большой простой любви пелось в той балладе. Я скорей писать слова у себя в тетради».
– Хорошо, дальше, – улыбнулся Сонни.
– «Может, пел нестройно он, но и что же дальше? Только чувствовали все – в песне нету фальши». Потом припев, а дальше такие слова. – Незаметно для себя Виктор напел: «Время мчалось и плелось еле-еле сзади. Я искал его везде, где же ты, Самбади?.. Много звезд теперь горит на большой эстраде. Вдруг знакомые черты. Я узнал Самбади! Отражение мое на зеркальной глади. Перстень, смокинг и очки – вот и весь Самбади! Как ужасна песнь твоя... Как пошла твоя любовь...»
