– Я далеко не дурак. В «Инкубаторе» занимались коррекцией и только коррекцией, каждый в силу своих способностей. Какие способности у психиатров, мне объяснять не нужно. Я живо представил себе операцию... на открытом мозге. Главный инструмент – капельница.
– Я понимаю вас.
– Мне рассказать, какое помещение для проживания и работы я выбрал для психиатров?
– Если это важно и имеет отношение к нашему разговору.
– Отдельное строение я подобрать не мог. На женской половине «Инкубатора», отделенной от мужской локальной зоной, имелось подходящее здание. Собственно, гигиенического назначения.
– Не гигиеническая комната, а целое здание? Ваши девчата испытывали большие проблемы с чистотой?
Сарказм Матвеева не попал в цель. Щеголев постарался объяснить.
– В каждом исправительном учреждении есть помещение для свиданий. Я знаю, о чем вы хотите сказать: мол, беспризорники, да еще на содержании в казенном доме, откуда у них родственники. Мне достался специфический контингент. Девушки до пятнадцати в плане секса могли переплюнуть любую бабу-ягодку. Они такое вытворяли... Я стимулировал курсантов, чтобы они не взбунтовались, разрешал им краткосрочные свидания. Женщин было меньше в разы, поэтому к ним порой образовывались очереди.
– Избавьте меня от этих подробностей.
– Вашей дочери пятнадцать, а жене примерно сорок пять?
– Как вы догадались? К делу! – поторопил собеседника Матвеев. – Итак, с приездом психиатров вы превратили дом терпимости в дом скорби. Ваши гости не высказывали недовольства по поводу двойного назначения этого дома?
– Наверное, они были холосты и у них не было детей. Их это устраивало, – ответил на вопрос Щеголев. – В подтверждение того, что от вас я ничего не скрываю... – Он выдержал паузу. – Инструкторам и преподавателям, «слонам», если проще, категорически запрещалось вступать в половую связь с курсантами, будь то мальчик или девочка. Но они обходили запреты. Дело в другом. Пара-тройка «слонов» снимала на видеокамеру, так сказать, домашнее порно. Смотрели сами, выкладывали в Интернете.
– Курсанты знали об этом?
– Некоторым было плевать, другие с этим ничего поделать не могли.
– Снимали в открытую?
– Никогда, – категорично заявил Щеголев. – Умельцы-инструкторы сделали местом для съемок техническую нишу, замаскировав ее зеркалом. Кто-то из девчонок набрасывал на него полотенце или халат, кому-то, и я уже говорил об этом, было по барабану, снимают их или нет. Порой строптивых наказывали, и они выбирали между пятью лишними кругами по стадиону и пятью минутами на кровати. Так вот, я посчитал себя оскорбленным тем фактом, что меня, директора спецшколы, буквально отшили от важной и, скорее всего, заключительной фазы обучения, от того, что «знать мне не положено». Я знал каждого курсанта и инструктора лучше своих детей. У меня двое совершеннолетних сыновей, – опередил Щеголев гостя. – Не было такого уголка в «Инкубаторе», который был бы мне незнаком. Я совмещал директорскую, интендантскую, наставническую и еще черт знает какие обязанности. Нет, меня не называли батей или отцом – много чести.
Матвеев знал кличку Щеголева. В самом начале курса, в 1998 году, тот получил погоняло, которое и закрепилось за ним: Д’Эректор. Он многозначительно глянул на Щеголева: не связано ли его прозвище с его же порнооткровениями?.. Но Щеголев остался непроницаем. Ноль эмоций. Он как будто их выключил. Но длилось это недолго.
– Сомневаетесь во мне?
– В честных людях сомневаешься в первую очередь, – проявил себя дипломатом Матвеев.
– Поймите, своим делом я занимался профессионально. Знаете, чем отличается профессиональный бокс от любительского?
– Скажите – узнаю.
– Профессиональный бокс – это когда два человека бьют друг друга за деньги. Любительский бокс – когда два человека бьют друг друга из-за любви к насилию. К актам насилия, к притеснениям у меня с детства отвращение. Другое дело – принудительное воздействие на подчиненного. Если у вас были какие-то сомнения, я должен был развеять их.
– Доброта требует жестких решений, – отреагировал на это Матвеев. – Но давайте ближе к делу. Пляски с бубном ничего не дадут.
Прежде чем продолжить, Щеголев в очередной раз наполнил рюмки. Они снова выпили.
– Я принес из дома видеокамеру. – Щеголев огляделся, как будто выискивал глазами вещественное доказательство, свидетельствующее о его вине. – Сами понимаете, что с приездом психиатров интерес «слонов» к гигиеническому дому поостыл. Никто не хотел заснять на пленку, чем они там занимаются. Только я проявил интерес. На видеокамере я установил режим с потерей качества, но увеличив длительность съемки до восьми часов на одну кассету. По идее, мне хватило бы и аудиозаписи, чтобы удовлетворить свое любопытство. Я руководствовался еще и этаким исходным положением: кто предупрежден, тот вооружен.
– Вы сохранили кассету?
Щеголев ответил взглядом: «А вы как думаете?»
* * *
Приземистое здание из силикатного кирпича даже в сухую погоду выглядело сырым. Казалось, с крыши, тронутой с одной стороны мхом, вечно капает вода, и это она питала корни могучего тополя. Крона этого исполина укрывала от солнца добрую половину здания.
Их в шутку и всерьез называли Ведомым и Ведущим. Они представляли «НИИ-290», штат которого не менялся на протяжении последних семи лет: это двадцать четыре человека. Откуда взялось это название – «НИИ-290», никто не знал. Но поговаривали, что цифры означали первые три буквы основного направления НИИ – психологии. Если к каждой цифре подставить единицу, то получится следующее: 12-19-10, двенадцатая, девятнадцатая и десятая буква алфавита: ПСИ. Вряд ли это соответствовало действительности, но чья-то теория, получившая хождение внутри «Аквариума», была непостной; кто-то находил ее интересной.
Ведущего звали Юрий Рапопорт, еврей. Ведомого – Ринат Файзуллин, национальность – башкир. В паре они работали пять или шесть лет. У Файзуллина за плечами были три года работы в микрохирургии глаза.
Для них наступила пора ожидания. Файзуллин коротал время за чтением книги. Каждые полчаса он выходил покурить, используя вместо закладки початую пачку барбитурата. Их подопечные были погружены в сон при помощи снотворного, что никоим образом не могло повлиять ни на конечный результат, ни на ход процесса...
Обстановка в этом помещении просилась называться полуспартанской: пара жестких кушеток и кровать-полуторка; четыре обшарпанных стула и два кресла; стол, вечно разложенный на длину двух вставных секций, за которым можно было воссоздать сценку «Совещание в Филях», и убогий столик в некоем подобии прихожей. «Каждой твари по паре». Так сказал Файзуллин, от наблюдательного взгляда которого не укрылись будто пародирующие друг друга вещи и два человека в этом здании – он и его старший товарищ.
Девушка лежала на кровати, расположенной у стены. Лежала точно посередине, как в широком гробу, как воплощение жуткой приметы: уже с такими-то допусками она точно потянет за собой на тот свет не одного человека, хотя бы Михаила Наймушина, который лежал на самом краю. Такая симметрия не устраивала опять-таки наблюдательного Файзуллина. Он не был погружен в себя так, как Ведущий, поэтому отмечал детали, нагружая ими себя. Он служил дополнением Ведущему, которому в окологипнотической обстановке порой требовался буквально поводырь. И не суть важно, что Файзуллин не был психологом ни по образованию, ни по признанию. Окулист – он мог разглядеть не просто мелочи, а микродетали. Плюс его способность к анализу. Все это и многое другое сплотило этих двоих людей, в спину которых, однако, нередко тыкали пальцем: «Хрен и уксус».
