И в мой день рождения, в самый трудный день плена над поселком прошли наши вертолеты. Я кричал так, что горлом и из ушей пошла кровь. В подвал ворвались “духи”, избили меня и Лешку Тимохина, которому досталось ни за что. Я не чувствовал боли, желал только одного, чтобы очередным ударом мне не выбили глаза: я ведь еще не терял надежды увидеть мать, сестру, невесту, пацанов из эскадрильи. А сам слушал и слушал, как где-то высоко в горах умирали звуки двигателей. Я даже уловил, как вертолеты прошли назад, только стороной. Тимохин – сильный парень, но и тот заплакал, а я его успокоить не могу. Потом смотрю, а у него по ноге ползет кто-то похожий на клопа, и я ему честно говорю: “Леша, у тебя по ноге ползет разновидность клопа”. Он долго смотрел на меня, хлопая мокрыми ресницами, потом вдруг засмеялся. А вечером тихо сказал: “Коля, ты больше не кричи – у меня спина болит, я больше побоев не выдержу”.
Я так и не смог точно определить, когда пришло мое освобождение. Но, думаю, произошло это событие 10 или 12 мая. Мой хозяин наконец-то сумел вытребовать за меня нужную ему сумму. Лешка будто предчувствовал, что наутро мы расстанемся навсегда. Он кивнул мне: “Прощай”.
Высокого пакистанца с властным взглядом я видел впервые. Меня подвели к нему. Тотчас к нам подошли еще два вооруженных человека и встали по обе стороны от начальника. Тот долго смотрел на меня, потом спросил по-русски:
“Ты летчик?” К чему скрывать? Я попал в плен в форме военного летчика. “Пойдем со мной”. Он лично отвел меня к джипу и оставил на попечении своих людей, а сам вернулся к моему хозяину и стал с ним о чем-то оживленно разговаривать.
Мы ехали долго, трое суток, проехали границу с Афганистаном, как я понял, в районе города Чаман, и оказались в Пакистане. Дорогой я ел лепешки и вдоволь пил воду, дорога казалась мне бесконечной. Я уже не помню, как оказался в большом доме. Вначале мне приказали раздеться, потом я довольно долго и с наслаждением плескался водой из бочки. Два пакистанца смотрели на меня с укором. Мне дали одежду – выцветшую сиреневую рубашку и брюки.
Принесли еду, новый хозяин усадил меня за стол, предложил вначале поесть похлебки. Я взялся за ложку, а он, глядя на меня, говорил, называя меня по имени: “Ну вот, Николай, кончились твои мучения. Однако сейчас ты мне должен ответить на вопрос. У тебя только один способ поквитаться с жизнью – отказаться от моего предложения. Уговаривать тебя не стану, как не стану и мучить. Тебе дадут поесть и расстреляют за домом. Могу гарантировать только одно: кроме меня, никто не будет знать твоего имени и ты не будешь воевать против своих. Сначала поработаешь инструктором на одной из баз ВВС Пакистана”.
Он говорил, как военный, четко, без пауз, может, в его голосе я почувствовал усталость, но не угрозу. Однако именно эта интонация сказала мне, что, откажись я, меня действительно расстреляют.
Кто не хочет жить?.. Я год провел в подвале, часто теряя сознание от жажды и побоев, и неизвестность добивала меня. Я мог отказаться, но мне в ту пору не исполнилось и двадцати семи. Я не оправдывал себя, я ел похлебку, и мои слезы капали в чашку. Это был тот день, когда мой новый хозяин в последний раз называл меня Николаем. Назавтра я уже был Самиром Хади...
Николай потянулся к стакану, стоящему на тумбочке. Елена опередила его, стремительно вставая на ноги и опрокидывая стул. И поняла, что зря сделала это: стакан с водой в ее руке подрагивал.
– И вот я на краю летного поля военного аэродрома в Ираке. Мне исполнилось двадцать девять. Я сижу, обхватив колени руками, и смотрю на бескрайнюю пустыню. Слабый ветерок докосит из ангаров запах керосина. Мой “МиГ” где-то за спиной, готов к вылету, к моему первому после освобождения боевому вылету.
Утром меня провезли по улицам города, где среди дымящихся останков шли спасательные работы. Плач женщин, проклятия мужчин, молчание лежащих вдоль дороги детей, которые мертвыми глазами смотрели в небо. На авиабазе меня подвели к “МиГу” и сказали: “Ты все видел своими глазами. Давай, солдат, сделай свой выбор”.
Мы стартовали звеном в три истребителя, и в первые минуты полета я ощутил себя камикадзе: в небе десятки машин противника, включая “Е-ЗА “Сентри” – летающий радар нижнего обзора, а вокруг него звенья истребителей-перехватчиков, штурмовиков; где-то вдалеке флот США, над которым кружит палубная авиация.
Мое звено обнаружили быстро. Радио пилотов альянса были настроены на военный диапазон, и я услышал обрывок фразы одного из начальников, прозвучавший в эфире насмешливо: “...so go forth and kick ass, guys!”, и ответ пилота, которого напарник назвал Джонни: “Sir, yes, sir!.. I love this work!” <“Так что давайте вперед и надерите им задницу, ребята!” – Есть сэр!.. Как я люблю эту работу!” (англ.)>
И меня охватила злость, я глазами выискивал в небе и этого Джонни, и его напарника: “А ну, янки, ко мне! Ко мне, сучары, мать вашу!”
Самонадеянные американские летчики решили покрасоваться, потом сбить пару “МиГов”, а мой “флагманский” истребитель взять в “коробочку” и посадить на свою базу.
“МиГ”, которым управлял Салед Амин, сбили довольно быстро, “Ф-16” подошел к нему справа и сзади, находясь для Амина в “мертвой” зоне, и разнес ему хвост парой “сайндвиндеров” ближнего боя. Амин сумел на короткое время выровнять машину, а я сделал маневр с отворотом вправо для последующего захода на американский штурмовик, который сбросил обороты и торчал на месте, любуясь своей работой.
У меня на хвосте болтались два “Ф-16”. Они не спешили атаковать меня, и я довольно далеко оторвался от них. Впрочем, на борту “фантомов”, помимо ракет ближнего боя, на подвесках имелись ракеты средней дальности.
Я знал Амина достаточно: тот никогда не воспользуется катапультой. Когда барражирующий “фантом” оказался справа, я выполнил маневр, при котором истребитель оказался в моем прицеле, и атаковал его парой ракет, выводя из строя один из его двигателей. Другая пара “Ф-16” наконец-то спохватилась, и вдогонку моему “МиГу” понеслась четверка ракет.
У меня был свой тактический прием, который я не раз применял в бою. И в этот раз я, используя тепловые и инфракрасные ловушки, в глубоком пикировании ушел от удара, выравнивая машину у самой воды, и в свою очередь атаковал американские истребители, один из которых разнес машину Амина. Никак не проявивший себя до этого Хабиб на третьем “МиГе” помог мне, атаковав “Ф-16” сзади. Американцы опешили. Судя по сообщениям, к ним на подмогу летело еще одно звено истребителей. Напоследок я довольно удачно огрызнулся парой управляемых ракет, и мы с Хабибом взяли курс на базу.
Оставляя за собой дымные полосы, домой возвращались и американцы. “Ф-16”, который сбил Амина, так и не добрался до аэродрома; не знаю, сумел ли летчик катапультироваться.
Это был мой первый бой после плена, и меня встречали как героя.
Я протестовал, но наутро меня вместе с Хабибом посадили в открытую машину и снова провезли по улицам города. Нас окружили толпы мужчин и женщин, дети кричали мне: “Молодец, Самир! Слава тебе, Самир!” И по моим щекам катились слезы.
