“Когда ты уснешь, я тебя убью”.
– Сколько ты здесь?
На этот вопрос арестант ответил поднятым пальцем: то ли один месяц, то ли год, а то ли целую вечность.
– За что?
– Когда ты уснешь, я тебя убью.
– Когда я захочу спать, я сам тебя убью.
Во взгляде арестованного проскользнула осмысленность, его губы пришли в движение, как если бы он протянул: “Ладно... Посмотрим...”
День здесь начинался с унизительной процедуры. Контролер открывал “кормушку”, снаружи опускал решетку размером с маленькое оконце – она как две капли походила на миниатюрные опускающиеся ворота старинного замка. Оба заключенных просовывали руки через прутья, и на них замыкались наручники. После чего дверь открывалась, подтягивая за собой закованную пару. Контролер проходил в камеру, осматривал прутья на окне, откидывал матрасы и внимательно обследовал “шоколадку” – стальные полоски, приваренные друг к другу и заменяющие панцирную сетку.
Конечно, обладая терпением, за несколько месяцев можно расшатать металлические полосы, сделать из них подобие холодного оружия, но дальше этого не продвинешься ни на шаг. Они слишком мягки и для рычага, которым можно расшатать прутья на единственном окне. Это окно походило на карман, верхняя часть которого находилась вровень с землей. Чтобы заглянуть в камеру снаружи, необходимо протиснуться в узкий отсек, нагнуться, что казалось делом невыполнимым; такое по силам разве что ребенку.
Такой же унизительной процедурой и заканчивался день. Ослушаешься – контролеры и слова не скажут, просто уйдут, чтобы вернуться с десятком товарищей, с “большими пацанами”, вооруженными киянками.
Марковцев отер окровавленные руки о рубашку сокамерника и прикурил сигарету. Одна пачка на двоих в сутки – большей радости и не придумаешь.
Он так и не получил ответа на свой вопрос: за какие грехи попал сюда его сосед. Попробовал догадаться сам, подолгу глядя в его водянистые глаза. Обросший, грязный, с полупустым взглядом и нервными движениями рук, он походил на душегуба. Более точного определения, как ни ищи, нет. Не убийца и, уж конечно, не киллер, а именно душегуб, как две капли походивший на покойного Иосифа Виссарионовича.
Маркоацев пришел к еще одному выводу: крыша этого убивца съехала еще на воле. А здесь он торчит не больше года – это Сергей выяснил позже, когда взглянул на ягодицу узника.
Марк, трогая обросший подбородок, пытался представить себе свой облик. И если до заточения в эти стены сединой отдавали лишь его виски, то сейчас, казалось ему, его короткие волосы сплошь покрыты не обычной сединой, а белесой краской с оттенком плесени.
Еще вчера подбородок Сергея топорщился щетиной, сегодня он выбрит, выбрит керамическим осколком от унитаза, который не выдержал сильного удара ногой. Очень острый осколок, его Марковцев выбрал из десятка разлетевшихся по камере кусков. Не жалея спичек, долго прокаливал его на огне – единственный способ дезинфекции, долго мыл под краном; после надолго склонился над раковиной, смачивая и смачивая лицо, горящее огнем после мучительного бритья.
Порезался, конечно; продолжительное время кровоточили щека и шея возле кадыка, капала кровь с поврежденного виска...
Сейчас Марковцев не был даже на полпути к свободе, но делал для этого все, понимая – чтобы победить, нужно хотя бы постараться. И он старался, снова вооружаясь острым осколком и склоняясь над трупом сокамерника. Штаны на душегубе спущены, лежит на кровати обескровленным лицом вниз. Любой нормальный человек, загляни он сейчас в камеру, почувствовал бы каждый волос на голове, ибо серое помещение походило на операционную, которая могла пригрезиться лишь в самом жутком сне, с перепою, навеянном посещением белой горячки. Ягодица оперируемого, или препарируемого, поскольку сосед Марковцева был мертв, глубоко разрезана, на кровати лежит проволока, которую Сергей снял с муфты; казалось, она для того лежит рядом, чтобы зашить ею страшную рану.
Пачкаясь в крови, доморощенный хирург двумя руками еще больше раскрыл рану, коленом подтолкнул недвижимые ноги трупа...
Пока ничего не получалось.
Сергей чуть передохнул, после еще немного поработал самодельным скальпелем. Затем зафиксировал мертвое тело в коленно-локтевой позе и опять раскрыл рану. Вот теперь стала видна бедренная кость, а после нескольких манипуляций, которые сопровождались треском хрящевых тканей, и то, ради чего Сергей Марковцев подвергал себя тошнотворному занятию.
“Когда ты уснешь, я убью тебя”.
Этот полуживой-полусумасшедший прихрамывал на правую ногу, а когда садился на унитаз – вытягивал ее, открывая на обозрение длинный – порядка двадцати сантиметров – и присущий перенесенной операции по сложному перелому бедренной кости розоватый шрам. В его некогда сломанном бедре находился титановый штифт, фиксатор, очень прочный и незаменимый инструмент в умелых руках. А для Марка, который не мог ошибиться, глядя на специфическую штопку хирургов и такую же типичную хромоту их пациента, – это награда за наблюдательность, умение делать выводы и принимать решения.
Он не раз слышал о таких довольно сложных операциях. Обычно штифт находится в кости до года, и ставят его, разрезая бедро. А вынимают, надрезая ягодицу и потихоньку выколачивая его при помощи похожей стальной петли, что находилась в руках Марковцева. Характерный шрам на бедре и отсутствие такового на задней части тела сокамерника со стопроцентной точностью указали Сергею, что железка все еще находится на месте.
На вопрос Марка, не трет ли соседу арматура в ноге, сокамерник вначале бережно дотронулся до бедра, потом погрозил пальцем: “Не твое дело. Когда ты уснешь...” Чем подтвердил выводы, сделанные Марковцевым.
Вот из раны, которая наконец-то перестала кровоточить, показалось ушко. Сергей сложил проволоку вдвое и, как нитку в иголку, просунул ее в отверстие штифта и сделал петлю.
Стоп. Сейчас просто необходим короткий отдых.
Сергей вымыл руки и подставил голову под тонкую холодную струю. Боль в затылке начала отступать.
Не вытирая головы и рук, он снова приступил к делу. В первую очередь перевернул тело на бок. Рана почти закрылась, но сейчас из нее торчала проволочная петля. Сергей взялся за нее и, прилагая максимум усилий, потянул раз, другой, еще, еще сильнее, но штифт надежно сидел в полости кости. Тогда он начал тянуть его рывками, обвязав руку рукавом рубашки покойника. Понемногу штырь начал поддаваться, по миллиметру, но выходил из кости...
Сергей застыл. Ему послышался шум в коридоре.
Но нет, все по-прежнему: и фон снаружи камеры, и шлепки капель, от которых можно сойти с ума.
Распорядок в этой части следственного изолятора пока еще ни разу не был нарушен, контролеры приходили дважды в день, и каждый раз с ними являлся “бык” из хозотряда – осужденный, отбывающий срок заключения в тюрьме, – с термосом, полным баланды, и пластмассовой корзинкой с хлебом и алюминиевой посудой. Пока один из охранников проверял камеру, “бык” покорно стоял в коридоре. Когда дверь закрывалась и с арестованных снимали наручники, он приступал к делу – разливал по мискам похлебку, бросал в нее куски рыбы и просовывал, как хищным зверям, в “кормушку”.
