За «поющим фонтаном» широкая лестница с фонтанным каскадом поднимается в гору к светящемуся дворцу в короне мощных, расходящихся веером, лучей прожекторов. Погода стояла теплая, народу было много, уличный жонглер развлекал публику горящими факелами. Ощущение невиданной красоты и праздничности потрясло меня. Может, я вспомнила дом, обыденность, скуку, слякоть и грязь петербургской зимы, а может, и нет – красота всегда сильно на меня действовала! – в общем, слезы хлынули из моих глаз, и были они благотворны, словно смыли все беды и горькие мысли. А на следующий день я увидела при свете дня белый город, лежащий на зеленых холмах: средневековые петлястые улочки и прямые бульвары нового времени, высокие дома, перепоясанные коваными балкончиками, витринки магазинов, кафе и баров, соревнующиеся в нарядности. Лоджии, окна и плоские крыши были заставлены кадками с пальмами и горшками с цветущей геранью, украшены гирляндами. Но более всего меня потрясла встреча с творениями великого архитектора Антонио Гауди. Описания тут бессильны. Разве можно вообразить фантастический дом, стены которого – бетонные волны, а кованые решетки балконов – переплетение водорослей. Или «Дом костей»: колонны – кости, а балконы – черепа, оставшиеся от пиршества дракона. Сам дракон – это крыша с переливающейся черепицей-чешуей. Над этим изогнувшимся, обтекающим дом драконом-кровлей возвышается башенка с крестом – меч победителя дракона – святого Георгия. На высокой горе, откуда видна вся Барселона, Гауди начал строить город будущего, сказочный сад с извилистыми дорожками, гротами, аркадами и домиками-«пряниками», будто перенесенными сюда из сказок братьев Гримм. А последним, любимым детищем архитектора стал собор, не похожий ни на один в мире. Гауди отдавал ему все силы и следил за укладкой каждого камня. Жил он аскетом: утренняя молитва, работа, вечерняя исповедь, сон. И так каждый день. Ел мало, деньги отдавал бедным. В старости он тяжело болел, похоронил всех родных и большинство друзей. Он перестал следить за одеждой, на улице его принимали за нищего и подавали милостыню, да он и сам ходил «с шапкой» за частными пожертвованиями, на которые строился собор. Ох, как медленно он строился! Последние полгода архитектор оставался ночевать в незаконченном соборе, в мастерской, чтобы не тратить время и силы на дорогу домой. Гауди знал, что ему не хватит жизни, чтобы достроить собор, но это его не печалило. Он говорил: «Мой заказчик не торопится…» Гауди был глубоко верующим человеком. А собор достраивают и по сей день. Это памятник Создателю в виде величественной горы с высокими утесами башен.
Откуда появилась такая фантастическая архитектура: храмы-утесы и галереи-пещеры? Почему Гауди превращал колонны в стволы деревьев, стены домов в морские волны, изукрашивая их блестящей черепицей и яркими осколками керамики? Я догадалась об этом на дорогах Испании, глядя на красную землю, голубое небо, серебристые, перекрученные стволы олив, переплетение мощных ветвей платанов с раскидистыми кронами-крышами. Медовые, коричневые, розовые горы, вымытые и оглаженные дождями и ветрами, вставали башнями, похожими на башни его собора. Другие башни походили на конические средиземноморские ракушки, усеянные пятнышками, словно окошками. (Такую ракушку я привезла в Петербург). Любовь к родной природе возникла у Гауди раньше любви к архитектуре, а потом они крепко срослись.
Кажется, письмо вышло непозволительно длинным. Но в моей жизни мало веселых страниц, так что незаметно для себя я увлеклась незабвенными воспоминаниями, которые могут показаться Вам не столь уж и интересными…»
Зинаида мне мешала, постоянно требуя пояснений, спрашивая, как писать то или иное слово, но потом я перестала обращать на нее внимание и отвечала автоматически, поглощенная своими переживаниями. Что она думала обо мне в связи с неясными для нее словами? Она ведь даже представить себе не могла, что я не умею грамотно писать и для меня загадка, когда пишут «е», а когда «ять», «і» надо писать или «и». Зинаида засыпала меня вопросами, действительно ли я была в Испании? Разумеется, я этого не помнила. Не знаю, не помню, возможно, я об этом читала. Мы засиделись за полночь, потому что я рассказывала ей про Гауди все, что знала, а когда исчерпалась, с большим успехом сочиняла, уже сама не понимая, правда это или вымысел.
На Зинаиду мои испанские рассказы произвели большое впечатление. На Дмитрия – тоже.
«Ясный свет мой, Муза!
Как я был счастлив получить Ваше письмо! Оно показалось мне не просто увлекательным, но обворожительным, и таким неожиданным образом открыло Вашу натуру, что я не сразу смог взяться за перо и, признаться, до сих пор нахожусь под волшебным впечатлением. Мне кажется, я Вас узнал, понял, и в то же время не понял ничего. Все написанное Вами так живо, так странно, чарующе и так удивительно говорит о Вас как о человеке образованном, чрезвычайно любознательном, легком, неприхотливом и ни на кого не похожем. И я не знаю человека более загадочного и необычного. С нетерпением жду продолжения! В Барселоне я никогда не был, но слышал о ней как о городе непримечательном, грязном и полным трущоб. Как легко чужое мнение укореняется в нас и становится непреложным. Как хотел бы я посмотреть на Барселону, на «дом костей» и фонтан, меняющий форму струй и краски под музыку, понять, как он устроен. Я очарован этой неведомой Барселоной. Все это похоже на чудесные сказки Гофмана…»
– Боюсь, мы переусердствовали, стараясь его увлечь и заинтересовать, – сказала я Зинаиде.
Конечно, в Барселоне еще не могло быть свето-музыкальной фонтанной феерии, и сам город, вероятно, трущобный, ведь отстраиваться он начнет лет через двадцать, а Гауди, как я подозреваю, никакой не архитектор в настоящее время, а сопливый мальчишка.
– Почему переусердствовали? Он пишет, что письмо обворожительно…
– Я совсем не уверена, что написанное нами существует на самом деле. Хорошо, что Дмитрий не был в Барселоне, иначе он просто-напросто разоблачил бы нас.
– А Гауди? Вы же так хорошо и много рассказывали о нем! Вы же не могли это выдумать?
– Я и не говорю, что выдумала. Но я не помню, откуда все это взяла, что видела, что слышала или читала.
– И ладно. Хорошо, что он не был в Испании. Но он хочет продолжения, вы придумаете что-нибудь?
Придумывать не стала. Решила рассказать о Гранаде и об Эль Греко, который жил так давно, что уж здесь-то ошибиться было невозможно.
«Как человека с севера, меня, конечно же, поразило вечное лето. Белые города Андалусии! Там нет нужды отапливать дома, зато окна матовые, это спасает от летнего палящего и слепящего солнца. Возможно, в июле-августе здесь ужасная жара, зато декабрь подобен нашему прохладному июню. И все зелено, потому что много хвойных и вечнозеленых деревьев, листьями покрыты кусты и лианы, а некоторые цветут. Фикусы, известные нам как комнатные растения, оказались огромными деревьями Пальмы, акации в завитушках стручков, цветущая мимоза и алоэ растут на улицах. Агаву и опунцию сажают как изгородь. Не все платаны сбросили листву, но она по-осеннему пожелтелая. В Кордове я впервые увидела померанцевые деревья – дикие апельсины, которыми засажены целые улицы и бульвары южных городов. Есть пышнокронные, есть голенастые – на тонких длинных стволах круглые кроны. И все они густо усыпаны оранжевыми шарами. Испанцы не едят померанцы, но собирают и продают в Англию, а там из них делают варенье. На газонах цветут бархатцы, виолы и розы.
