– Об этом все соседи судачат. Как Зинаиде сказать? Ее сокрушат такие толки.
Черт знает что… Посмотрела я на Наталью и решила помолчать об Анельке. Утро вечера мудренее.
Уснуть я не могла. Думала о докторе. Может быть, его предстоящая женитьба и боязнь потерять наследство спровоцировала Помоганца на ложь? Происхождение докторова богатства доказать не трудно, нашелся дядька-завещатель, счастье доктору привалило, вот и все. А что с холерными пиявками – это выше моего разумения.
Дождь так и не пролился, разрядки не наступило. Молния временами посверкивала, гром гремел, а потом все затихало. Я встала и зачем-то подошла к Анелькиной комнате, постояла под дверью. Тишина. Тут меня застукала старая хрычовка. Требовала сказать, зачем я шляюсь под их дверями, обозвала «душепродавицей». Она была совершенно пьяна.
Завтра, не знаю как, а придется налаживать отношения с Зинаидой и заниматься невесть чем: искать негодяя, который обрюхатил девчонку, и оторвать язык Помоганцу-пакостнику, а лучше – поговорить с доктором. Абсурд какой-то! Интересно, что для Натальи я авторитет. Она чувствует, что не хочу Зинаиде плохого. И правда, не хочу. Но что ж поделать, если она не может быть счастливой…
Я пыталась заснуть, представляя Дмитрия таким, как видела его сегодня, и, надеясь, что увижу во сне. Задремала, но до сновидений дело не дошло, разбудил меня нечеловеческий крик. Я вскочила, трясясь от нервной дрожи, но кругом было тихо, если не считать шума ливня и громыхнувшего грома. Только это был не гром, и присниться такой крик не может. К Зинаиде мы с Натальей ворвались одновременно и чуть не сбили ее с ног.
– Что там, что?.. – лепетала Зинаида. Тут крик повторился, и мы уже втроем ринулись по коридору, где возле открытых дверей к Анельке, не решаясь войти, уже приползла кухонная ветошь.
В комнате был густой сумрак, но, несмотря на это, я хорошо видела хрипящую Анельку со свинцово-серым лицом, запавшими глазами, окаймленными темными кругами, заострившимся носом и разметавшимися по подушке волосами. Во всеобщем плаче и воплях явственно был слышен Анелькин хрип, изо рта ее что-то текло, а нижнюю челюсть перекосило, словно ее свела судорога. Она была по грудь накрыта тяжелой периной. Я подумала: словно гробовой плитой, и вдруг поняла – она умирает, это агония. Слышать и смотреть на это было невозможно. Наталья поддерживала Зинаиду, которая не стояла на ногах, а Серафима навалилась на перину в ногах умирающей и, словно в беспамятстве, производила какие-то страшные механические звуки, похожие на икание, пока внезапно не подняла глаза-уголья, обведя взглядом комнату и остановившись на мне. Я повернулась и вышла, прислонилась к стене и стояла без мыслей и чувств, совершенно отупевшая. Из этого состояния меня вывел рыдающий голос Серафимы: «Палашка, беги к квартальному, эта гадина отравила мою дочь!» Что-то выкрикнула Наталья, но карга ее заглушила: «Приказываю! Сейчас же!..» Зинаида завизжала и забилась в припадке.
Побежала Палашка к квартальному или нет, я не видела, потому что скользнула по коридору к лестнице и вниз, к черному ходу, а, оказавшись в саду, остолбенела: словно кто-то вылил на меня ушат холодной воды. Дождь лил стеной, ушат был безразмерный. Я прошмыгнула вдоль дома, чтобы не увидели из окон, за дровяники, а оттуда, прихватив с веревки чью-то вывешенную сушиться и забытую на дожде юбку, в сад. Ночная рубашка в миг промокла и прилипла к телу, мокрую юбку я натянула через голову на плечи, как пелерину. В переулок протиснулась, отодвинув доску забора, и помчалась к Фонтанке. Я панически боялась квартальных, дворников, даже случайных прохожих, пережитое не способствовало здравому рассуждению, хотя в этот глухой ночной час и непогоду, пока на улицах буйствовал мой союзник дождь, все они сидели под крышей.
Под гром и молнии, под потоками ливня неслась я, будто меня травили собаками. Распущенные мокрые волосы облепили лицо, подол рубахи обхватывал ноги, словно хотел остановить. Я ни секунды не думала о том, куда бегу, но бежала я к Дмитрию, причем коротким путем, не тем, что первый раз. Ничего не видя из-за дождевых струй и ужаса, ориентируясь лишь на Измайловский собор, очень скоро я поняла, что заблудилась.
Я совсем обессилила и двигалась без всякого разумения, но потом пришло второе дыхание, за ним – третье. Я вернулась на набережную и – о чудо! – вскоре оказалась возле Семеновского моста! Я узнала его, потому что перед ним была площадь с полукруглыми домами. Но теперь пугали казармы, я боялась, что меня увидит какой-нибудь караульный, там же, наверное, охраны полно. Дрожа, как осиновый лист, и озираясь по сторонам, я продолжала бежать. «А ведь девчонка отравилась! – внезапно подумала я. – А не помог ли ей доктор?» В глазах у меня все еще стояло перекошенное синее лицо несчастной маленькой Анельки.
Я говорю, что бежала, потому что мне так казалось, а на самом деле я еле тащила ноги, шлепая по грязи. До недавних пор от нервного и физического напряжения я не чуяла холода, а теперь тряслась, как цуцик. Расстояние от Коломны, даже учитывая самый короткий, хорошо известный путь и приличную погоду, преизрядное. Когда я нашла переулок с банями, то не знала, верить своим глазам или нет, это было чудо. За банями тянулись заборы, до которых я прошлый раз не дошла. Левый и больший участок я сочла «садами Целибьева», потому что на противоположном, среди зелени, виднелся дом. Он был построен не по красной линии, но ведь Дмитрий и писал, что расположен дом в саду. Кажется, я плакала, хотя и сама не понимала – слезы это или дождь. С моей одежды стекали потоки воды, и выглядела я так, словно меня постирали в луже. Небо меж тем просветлело, гроза ушла, а дождь стал ленивым. Ощущение времени у меня было потеряно, но, похоже, неумолимо близилось утро. До того как на улице появятся люди, нужно был обрести укрытие.
Я нашла калитку, разумеется, она была заперта. Постучала, сама испугалась своего стука, но никто не открыл. Отправилась в обход. Участок тремя сторонами выходил на разные улочки-переулки и был окружен глухим высоким забором, перелезть через который я не могла. Обогнув весь участок и следуя по непролазной грязи параллельного переулка, я обнаружила, что соседний участок огорожен чем-то шатким и валким, к тому же с прорехами, через одну из которых я и проникла внутрь. Таким же ветхим заборчиком он отделялся от участка, где по моим предположениям жил Дмитрий. В одном месте загородка вообще прогнулась и завалилась.
По тому, как стало тихо, я заметила наконец, что кончился дождь, а потом услышала птичий голос, короткое чив-чив-чив. Я пошла к деревянному дому. Какой-то странный он был, словно недостроенный. Испугалась, что дом нежилой. На широкое крыльцо выходили два больших полуциркульных окна. Заглянула в одно, в другое – ничего не высмотрела. Попробовала постучать, стучала, наверное, очень негромко, потому что сама не расслышала стука из-за бьющегося сердца. Однако к окну кто-то подошел, щелкнул замок, распахнулась дверь.
Бог ты мой! Я закрыла лицо руками, страстно желая упасть в обморок, и желание мое почти исполнилось, потому что я совершенно ослабла и покачнулась, но не упала. Крепкие руки бережно подняли меня, и я полетела, прижавшись к груди своего единственного. Я знала, что теперь меня никто не настигнет, мне ничто не угрожает, со мной родной человек, который уже раньше нес меня, прижимал к груди, спасал в ночных кошмарах, я узнала его. Потом он осторожно поставил меня на пол, а я все еще не могла разжать руки на его шее, и, кажется, он целовал мои мокрые слипшиеся волосы.
