У Славика был замечательный альбомчик, похожий на мой, только в сафьяновом переплете. Там была смешная серия «Жизнь богомола». Рождение, детство, любовь, свадьба, зрелость и похороны. Больше всего мне нравилась картинка «Поцелуй богомола». Богомол с длинными руками-граблями – уморительное животное, а у Славика был дар подмечать юморное. А еще он рисовал отражения. Опрокинутые деревья в лесном бочажке с плавающими осенними листьями; отражение странно измененного, изломанного города в волнистом стекле витрин; согнутые в поклоне дома и пошатнувшийся, словно ему дурно, ларек с напитками в зеркалах автомобиля. А лучше всего отражения деревьев и облаков в черных, карминных, темно-лиловых, серебряных лаковых крышах и капотах машин, которые он рисовал со второго этажа. Прелесть!
Я рисовала нечто похожее – странные деревья. Это были мои давние знакомые, моя коллекция, которую я начала собирать с Музой. В детстве мы часто гуляли с ней на Елагином, и она показала мне дерево-Шандал, дерево-Трон, дерево-Ухо, Ногу дракона, расхристанную Бабу Ягу и Многорукого Будду, дерево-букет с многочисленными стволами, дерево-Циклоп с огромным выпуклым глазом, носом-картошкой и кривым ртом. И Любовь – березку, растущую в объятиях клена.
Мощный, с причудливыми ветвями дуб-Лаокоон на Песочной набережной, словно сопротивлялся всеми силами, пытаясь освободиться от змей-душителей. Было и засохшее дерево-Змея с перекрученным стволом. Оно сбрасывало кожу, извиваясь, вылезало из старой, а освободившись, стало прекрасным, гладким, как кость. А потом его спилили и осталось оно только на моем рисунке.
Удрав с занятий, мы ходили со Славиком по Елагину, и я показывала ему своих старых друзей, с прекрасными причудливыми телами, с ветвями – локтями, коленями, руками со сжатыми кулаками и целую аллею Бородавочников со стволами, обросшими круглыми наростами. Однажды смотали с занятий в Пушкин, там тоже много выдающихся деревьев. Да где их нет? Только надо рисовать их без листвы, тогда обнажается характер. И тут все, как у людей. Есть деревья сильные и слабые, красивые и уроды, комические и трагические.
А еще Славик в своем альбомчике рисовал сны. Я рассказала ему один свой сон.
Вхожу я к Музе, одеяло на ее постели откинуто, а там лежит черт знает что. В общем, труп, точнее скелет, а еще точнее грудная клетка. На ребрах какие-то ветошные лоскуты, видимо, разложившаяся плоть. Но без всякого натурализма, во всем этом что-то бутафорское, как в театре. И в грудной клетке, словно в птичьей, бьется красивое, цветное, атласное пульсирующее сердце.
Мне все время снятся кошмары, но этот сон почему-то не был страшным. Вообще-то я даже знаю, почему он мне приснился. Наверное, потому, что я запомнила случай, когда Музе было плохо и вызвали скорую. Врач измерил давление, прослушал ее и сказал: «Вы проживете долгую-предолгую жизнь, у вас сердце двадцатилетней девочки!» Муза это приняла как должное, и ей тут же полегчало. А я подумала: бывает же, у стариков уже все отказало, все органы вышли из строя, заживо гниет, а сердце работает. У нашей – мозги отказывают, а сердце по-прежнему юное.
– Натуральный сюр, – сказал Славик. – Нарисуй это.
И я нарисовала. И еще один свой сон нарисовала. Заключительную его часть. А сон такой. Стою у окна и смотрю во двор. Зима. Темно, снег идет, но внутренние рамы почему-то распахнуты. Вижу старуху, она смотрит на наши окна и крестится. Мне тревожно, хочу ее рассмотреть, но окно грязное, и я распахиваю внешние рамы. Холод хлестанул в комнату, и я почувствовала, что сейчас совершится что-то ужасное. Хотела захлопнуть рамы, но не успела, старуха уже висела на моем подоконнике, на втором этаже. Она схватила мои руки, я пробовала вырваться, но бесполезно. Я потом до содроганий боялась снова увидеть во сне искривленную от усилий страшную старческую физиономию.
– А ты не узнала эту старуху? – спросил Славик, разглядывая рисунок.
– Впервые видела. Ты веришь в вещие сны?
– Считается, что подсознание – это такой подвал, склад ненужных вещей. Там копится информация, которой мы не придали значения, и все интуитивное. Оно и просачивается во сне. Ты читала Фрейда о сновидениях?
Славик принес мне книгу. Какая-то дикая чушь, издевательство. Понятно, что запретные желания лезут из подсознания, но невозможно, чтобы все в жизни имело эротический характер! По Фрейду получается так: приснилось продолговатое – палка, скалка, кинжал, зонты и что-то подобное – связано с эрекцией. Галстук, а также почему-то женская шляпа, символизируют мужские гениталии. Коробки, банки, шкафы и печки – женские. Зубная боль – онанистические наклонности. Летать, парить, падать – желание совокупиться. Спасаясь, бежать через анфиладу – публичный дом. Смерть родственника – желание его смерти.
– Говорят, что в снах все закодировано. Там сплошные символы, аллегории. Как в Библии, там тоже не впрямую обо всем рассказано, а символически. Но разгадывать сны по Фрейду, по-моему, полная ерунда, – сказал Славик.
– Он извращенец, инвалид на всю голову. А что ты думаешь об Эдиповом комплексе? У тебя было сексуальное влечение к матери и ненависть к отцу?
– Чего не было – того не было. Не говоря уж о том, что отца у меня вообще не было.
– А я, когда маленькой была, в воскресенье утром залезала к родителям в постель. Мне никогда не нравилось, как от отца пахло. Я даже думаю, что мне был противен его запах. С Эдиповым комплексом какая-то хрень. А еще возмутительнее утверждение, будто женщина завидует мужчине, потому что у нее нет члена. Мне, например, кажется, что без члена удобнее. Он же мешает бегать…
– Это спорная точка зрения, – уклончиво заметил Славик. – Древние греки бегали голыми на Олимпиадах, и ничего им не мешало.
– А что ты думаешь о психоанализе?
– Ничего не думаю. А если говорить о снах, то мне нравится определение Геродота: сны – дневные заботы, перенесенные на ночь.
Что он был за человек, Славик? Я совсем его не знала, да так и не узнала, но мы с ним были похожи! Может быть, в прошлой жизни он был моим братом или сестрой? И Муза в прошлой жизни была нашей родственницей.
Много мы напрогуливали со Славиком, нас даже в учебную часть вызывали. Ходили по городу, говорили о всякой чепухе. Наверное, я была счастлива, что он у меня завелся, и даже то, что он гомик, мне нравилось, потому что отношения между нами были без всякого подвоха, как в детстве. Я уже тогда знала, что ничего подобного у меня ни с кем не будет. Но вот странно, если бы у него кто-то был, стал бы он проводить со мной целые дни? А может, он и не был гомиком? Однажды на заливе в Солнечном мы сидели на выперших из песка корнях сосен, он обнял меня, и мы долго смотрели на воду. Но, в общем, это ничего не доказывает. Странно, что он никогда меня не поцеловал, не считая дежурных поцелуев в щеку.
Мы узнали, что на Петроградке есть Институт психоанализа, в нем – Музей сновидений Фрейда, и пошли туда. Не знаю, может, это и наука – психоанализ, но тут во всем чувствовалась лажа. Все богато и безвкусно. Картины салонные с обнаженкой, на окне лестницы эдакое подобие Венеры Милосской, только без головы, и формы подправленные, утонченные, в гламурном стиле.
