– Шутите! Вы же красивая женщина! У вас такие выразительные глаза. Это я вам как художник говорю.
Глаза Иветты и впрямь вспыхнули и обдали Глеба мягкой волной нежности. От смущения она, не зная, чем занять руки, стала наглухо застегивать платье.
Глеб оживился:
– Иветта Николаевна, вы не согласились бы мне позировать для поясного портрета? Я сейчас тему человека прохожу на курсах. Из вас выйдет замечательная модель!
– Это интересно: посмотреть на себя глазами художника, – улыбнулась Иветта, – но у меня совсем нет времени. Я инженер, весь день на фабрике, да еще семья. У меня двое детей.
– Двое детей? – поскучнел Глеб. – Ну, как хотите. Но если надумаете – вот телефончик, звоните.
Глеб вырвал из записной книжки листок и черкнул несколько цифр.
«Глеб Четвергов», – прочитала Иветта, убирая записку в сумочку.
Они поговорили еще немного, и каждый получил ту порцию внимания и уважения к себе, которой был лишен в среде одноклассников. Потом вышли из класса, и Иветта заторопилась домой.
– Вы больше не вернетесь к своим? – поинтересовался Глеб.
– Нет, Глеб, побегу к деткам. Их без меня в постель не загнать.
– Приятно было пообщаться, Иветта Николаевна. Благодаря вам я кое-что понял: люди видят нас такими, какими мы сами себя ощущаем. И теперь я чувствую себя иначе. Пойду-ка докажу ребятам, что Глеб Четвергов больше не клоун.
3
Понедельник начался для Иветты Николаевны чередой привычных забот. Впечатления от школьного вечера потускнели, и сухая встреча с Владимиром уже не расстраивала. Его как не было в жизни Иветты, так и нет. А знакомство с Глебом подвело итог: кончилось время ее любви. Первоклассники, которые дарили ей цветы на выпускном вечере, уже стали взрослыми людьми! Почему-то это соображение даже успокоило ее и придало ощущение свободы – свободы от новых влюбленностей и разочарований.
Шумное взбалмошное утро задавало привычный, ускоренный темп. Дети, как всегда, капризничали, исподтишка дразнясь, когда мать отворачивалась к плите, и хором ябедничая друг на друга, когда она пыталась их приструнить. Отец в разборки не вмешивался. Он сосредоточенно наворачивал обжаренные картофелины, сдабривая их крепкими груздями собственного засола.
– Эх, зря закуска пропадает, – крякнул он, заглатывая очередной гриб. Это была дежурная шутка: Валентин не прочь был пропустить при случае рюмку-другую и поговорить о водочке любил. – Ну ладно, я пошел, – бросил он через некоторое время и, не дожидаясь ответа, хлопнул дверью.
Когда-то Иветту обижало, что Валентин не ездит на работу вместе с ней. Они работали на одной фабрике, правда в разных отделах, и их рабочий день начинался в разное время. У Валентина – на полчаса позже, и он предпочитал отдать их сну. В этом году Иветта оформила сдвиг рабочего графика, но выбраться из цейтнота удавалось с трудом – приходилось вести детей в школу. И опять Валентину было сподручнее ездить одному. Правда, вечером ребят с группы продленного дня забирал он, а Иветта спешила готовить ужин.
Каждое утро взвинчивало Иветту. После школы предстояло штурмовать троллейбус. Он ходил редко, но точно по расписанию, и сегодня она опять не успела на «свой». Водитель видел бегущую Иветту, однако с садистским удовольствием захлопнул дверь перед ее носом. Значит, выговора не избежать…
Начальник ее экспериментальной лаборатории, Георгий Андронович Бузыкин, представлял собой гибрид тирана и труса – терроризировал подчиненных и пресмыкался перед начальством. Он возглавлял лабораторию почти год, но Иветта Николаевна никак не могла подстроиться под его требования. Выглядел Бузыкин старообразно: несколько приглаженных седых прядей на розовой макушке, мохнатые «брежневские» брови, темный костюм в едва заметную полоску, твердый, как картонная упаковка. Статью Бузыкин не вышел – однако, коротконогий и низкорослый, он умудрялся смотреть на подчиненных сверху вниз. Бузыкин перевелся на фабрику из НИИ, где за много лет работы так и не смог защитить диссертацию, а потому рассчитывать на хорошую должность был не вправе. Однако он имел связи, потому и получил тепленькое местечко на фабрике. Своим обликом и поведением он опровергал представление Иветты о научном работнике: ни интеллигентного обхождения, ни проблеска мысли, ни демократичности во взглядах. Лишь одно качество Бузыкин вынес из стен института – умение о любом предмете говорить долго и не сказать ничего. Лаборатория под его началом напоминала ветряную мельницу, не подключенную к генератору: ни четкого направления работы, ни сроков, ни конкретного выхода. Общая задача – повышение качества обувных изделий – распылялась начальником на академические вопросики, исследуемые им в диссертации. Работу над ней он под сурдинку продолжал и на фабрике. Иветту удивляло, что старик еще пытается вымучить научную степень. Однако в действительности до пенсии Георгию Андроновичу было еще далеко – в отделе готовились к его пятидесятилетию.
Иветте поручили сочинить стихотворное поздравление. Ее способности выплыли случайно: раньше от каждого сотрудника требовалось сочинить две-четыре строки, посвященные очередному имениннику. В неявном конкурсе строки Иветты неизменно были изящнее других. В итоге ей единогласно присудили звание лабораторного поэта, а сочинение поздравлений превратилось в общественную нагрузку.
Когда подошел следующий троллейбус, у Иветты родилась первая строка: «Трудно поверить, что Вам пятьдесят!» Затем, уже в салоне, прижатая к заднему стеклу, Иветта стала жонглировать словами дальше. Алгоритм поздравлений был известен. Любого юбиляра было принято считать молодым, изумляться неумолимым датам, затем сообщать об успехах виновника торжества, желать побед в труде и счастья в личной жизни.
В лабораторию Иветта Николаевна опоздала на четверть часа. Начальник, выгороженный стеклянной клеткой при входе в помещение, многозначительно постучал пальцем по циферблату наручных часов и грозовым голосом произнес:
– Иветта Николаевна, почему у меня на столе до сих пор нет сетевого графика техпроцесса? Прошу написать докладную!
Таким жестким, официальным тоном он всегда говорил с Иветтой в присутствии коллектива. Вздумай она сейчас оправдываться, вполне мог бы грянуть гром. Начальник на примере каждого воспитывал и запугивал всех. А между тем два дня назад в частном разговоре Георгий Андронович даже похвалил Иветту за злополучный график. Но выполненное задание, очевидно, не соответствовало представлениям дирекции о техпроцессе, а поперек вышестоящего мнения Бузыкин никогда не шел. Жертвой противоречий между директором и начальником лаборатории становились рядовые сотрудники. О том, что надо сделать иначе, Иветта узнала лишь сейчас, но промолчала. В начале правления Бузыкина было время, когда она пыталась напоминать начальнику его же слова. Но однажды он обрушил на ее голову крики и брань, а потом схватился за сердце и с мученическим видом застонал. Иветта испугалась и мгновенно со всем согласилась. Именно этого эффекта аморальный начальник и добивался; трудно было поверить в серьезность его страданий, ибо подобные приступы проходили на удивление быстро. Иветта поняла: спорить – себе дороже. Она старалась помнить об этом.
