Другие уроки, полученные мною на зимней улице, были вполне безопасны.
В середине минувшего века дворники в нашем городе убирали снег вручную, лопатами, сгребая его с тротуаров и мостовой в сугробы. Затем снегом нагружали огромный лист фанеры – к ней, как к саням, привязывалась веревка, – и дворники, в большинстве своем женщины, волокли фанеру со снежной горой вдоль улицы в сторону канала. Здесь лопатой перекидывали снег через решетку, все на тот же непрочный лед.
Частенько дети – числом от трех до пяти – впрягались вместе с любимой дворничихой тетей Катей в импровизированные сани и тащили груженную снегом фанеру, налегая грудью на веревку (помните крестьянских ребятишек с картины Перова «Тройка»?). Зато на обратном пути наша орава гурьбой валилась на холодную, пятнистую от прилипшего снега фанеру, и добрая тетя Катя в одиночку волокла ее. Мы радостно визжали на всю округу.
И так несколько ходок. Вновь снежная гора на фанере – любишь кататься, люби и саночки возить. Эту пословицу я выучила крепче остальных мудрых изречений.
Кристаллики снега, налипшего на варежки и рейтузы, как крупинки счастья, до сей поры сверкают в моей душе.
А вот как я узнала о том, что внутреннее не всегда равнозначно внешнему.
Наша ватага, бегая по улице, любила заглядывать в низкие оконца производственных помещений, потому что окна квартир были занавешены плотными шторами, но, возможно, нам уже дали понять, что в чужие комнаты заглядывать нехорошо. Зато окна всякого рода контор были открыты взглядам прохожих. Ярко освещенные электричеством полуподвалы просматривались насквозь, как залитые светом аквариумы.
Однажды мы обнаружили, что в скромном двухэтажном доме на углу (Средняя Подъяческая, дом номер 1) размещается фабрика по изготовлению клавишных инструментов. До той поры я видела пианино мельком, в комнате у соседей, и оно казалось мне инструментом, похожим на барабан, только барабанчиков – клавиш – было много. Так вот: замерев перед низкими окнами ярко освещенного цеха, вернее, прилипнув любопытными носами к стеклам, мы увидели «раздетое» пианино – без ящика.
Пианино стояли как скелеты без кожи: открытые взору струны, молоточки, деревяшки, обклеенные фетром. Этот цех оказался для меня в сто раз интереснее сломанной игрушки. Очередное открытие: музыкант ударяет по клавишам-барабанчикам, а играют, как выяснилось, молоточки, касающиеся струн.
Через несколько лет, когда я уже ходила в средние классы школы, цех по изготовлению пианино куда-то переместился, а в просторном полуподвале поставили ряды швейных машин. Теперь, заглядывая в низкие окошки, мы видели работниц в почти одинаковых косынках. Они, склонившись над машинками, строчили полотняные бюстгальтеры – здесь расположился филиал швейной фабрики «Трибуна». Эта перемена профиля производства вполне синхронно совпала с годами моего взросления – китайская «Книга перемен» не дремала – в тот период я как раз начала обращать внимание на нижнее дамское белье. Помню, нас – на тот момент уже одиннадцатилетних девчонок – смешили горы готовой продукции. Чашки лифчиков казались непомерно большими – мы и подумать не могли, что всезнающие Небеса показывают наши будущие размеры.
Дом, стоявший напротив фабричного цеха, фасадом выходил на канал. Выглядел этот красавец по сравнению со своим низкорослым визави настоящим замком. Это был старинный особняк цвета нежной охры с полукруглым эркером, украшающим фасад, с башенкой и шпилем, венчающими крышу, и, должно быть, высоченными потолками – три этажа этого дворца по высоте равнялись пяти обычным. Нарядный парадный вход в четыре дверных полотна, огромные окна, частью завешанные «театральными» волнистыми шторами, железные ворота, тоже всегда наглухо запертые. Это здание и поныне украшает небогатую архитектурными изысками улицу моего детства.
Дотянуться до высокого бельэтажа было невозможно, а соответственно, и увидеть, что происходит за цельными, без переплетов, стеклами! Не помню, была ли вывеска у входа, но все откуда-то знали, что в здании находится секретный институт по судостроению. Секреты в те годы были всюду. И дети тоже знали, что в здании «делают чертежи кораблей».
Я еще не задумывалась всерьез о выборе профессии и примеряла на себя разве что роль учительницы младших классов, но в итоге моя профессия оказалась связана с корабельной наукой. Двадцать лет я изучала морские глубины, прежде чем заглянуть в глубь себя и всецело отдаться литературным трудам. Возможно, этот переход затянулся оттого, что на нашей улице не было книжного магазина, не говоря уже об издательстве.
На другом конце улицы, где номера домов состояли из двух цифр (первая была всегда единицей), в подвале углового дома находилась булочная. Там я училась делать покупки: назвать товар и вес, отдать деньги, получить сдачу, принести хлеб домой. Я застала еще развесную продажу хлеба: отрезанный кусок продавщица клала на тарелку двухчашечных весов – на другую ставила мелкие гирьки. Горбушка-довесок была моей законной премией и съедалась на обратной дороге к дому.
Примерно в это же время у меня появились первые карманные деньги, сэкономленные на школьных завтраках или утаенные из сдачи. И я стала совершать покупки не «под заказ», а для себя лично – это были дешевые конфеты без фантиков: ириски, леденцы, «подушечки». Когда у меня набиралась мелочь, равная цифре на ценнике – за сто граммов конфет, – я протягивала ее продавщице и получала заветный кулек.
А теперь расскажу о трудностях, связанных с посещением большого магазина, – тогда говорили «гастронома». Он располагался напротив булочной, на проспекте Римского-Корсакова. Во-первых, непросто перебежать проспект с оживленным автомобильным движением (мне было семь или восемь лет). Но все же я как-то приспособилась проскакивать на другую сторону улицы под носом мчащихся машин – отдельное спасибо внимательным водителям! Разумеется, мне категорически запрещалось делать это, никто не посылал меня одну в магазин. Но этот «гастроном» был необыкновенно притягателен для меня, казался чем-то вроде нынешнего супермаркета.
Итак, я входила в зал и сворачивала к стеклянным витринам кондитерского отдела – под ними в стеклянных вазочках возвышались россыпи прежде невиданных мною сладостей: шоколадки и конфеты в красочных плотных фантиках («Мишки», «Белочки» и «Красные Шапочки»). Имелись в ассортименте ириски и соевые батончики, почти такие же, как в булочной, но даже эти простенькие конфеты я купить не могла – ужасали цены! Почему-то все сладости стоили там на порядок дороже. За какие-нибудь «подушечки» (в булочной они стоили 1 рубль 40 копеек) здесь требовалось уплатить 14 рублей. Прошло немало времени, прежде чем я разобралась, что большая цифра – это стоимость за килограмм, а маленькая – за сто граммов. А научилась переводить «страшные» цены за килограмм в приемлемые за маленький кулек я еще позже: классу к третьему-четвертому. Это было, пожалуй, мое первое практическое применение в жизни школьных знаний. До той поры я боялась спросить продавщицу, сколько конфеток могу купить на свои копейки. Замечу, что врожденная стеснительность заставляла меня и в дальнейшей жизни самостоятельно вникать в различные премудрости. Впрочем, среди них оказалось немало полезных!
