Наконец, перешли к чаю. Пока остальные наслаждались тортом, Шурик сладко посапывал на кровати хозяйки в дальнем конце комнаты. Так для него заканчивались почти все вечеринки. После торта оставалось только разойтись. Зоя Платоновна поднялась первая и покинула квартиру соседки.
Увидев Шурика, она поняла, что он ее дочери не пара: слишком уважает выпивку. Елена перемыла посуду, разбудила брата и тоже засобиралась домой.
К восьми вечера они с Женькой были уже у себя.
У Елены от усталости разболелась голова, но дочка, покрутившись у зеркала, вознамерилась пойти на дискотеку. Она распустила пушистые, пепельные, как у Елены, волосы, которые спадали на спину, достигая лопаток.
— Евгения, чтобы к двенадцати быть дома.
— Ладно. — Дочь не стала спорить, так как совсем недавно ее отпускали лишь до одиннадцати, и новое завоевание, полночь, еще не успело войти в привычку, а потому вызывало гордость.
Когда за дочкой захлопнулась дверь и перед Леной открылась перспектива тихого вечера, ее головная боль сразу прошла. Сил для домашних дел уже не было, оставалось найти для себя какое-нибудь развлечение. Лена взяла телевизионную программку — на всех каналах шли информационно-политические программы, которые ее не интересовали.
Хотя она симпатизировала новым партиям, за перипетиями их борьбы не следила, полагая это бессмысленным занятием, подходящим разве что для стариков.
Она подошла к книжному шкафу. Все было читано-перечитано, но сейчас ей захотелось освежить в памяти воззрения древнего грека, о котором вспомнил на вечере Шурик. Жаль, никак не удается пристроить брата. Почти сорок лет, и все один.
Оттого и с выпивкой начались проблемы. А ведь умный парень! Елена скользила глазами по корешкам книг — куда же запропастились эти философы?
Книги Пифагора, Платона и прочих мыслителей подарил ей отец, но Елена редко обращалась к ним. Древние философы не жаловали в своих трудах женщин, в ответ на их небрежение Елена отказывала авторам в своем внимании. Но подаренные Павлом Афанасьевичем книги с интересом читал Ефим. Он и сам был склонен к многословным рассуждениям, риторике и спорам, отчего среди друзей слыл философом. Наконец Елена догадалась посмотреть на полке Ефима. Там стояли пособия по журналистике, какие-то словари, справочники по литературоведению и другие, бесполезные для Елены книги. Возможно, где-то здесь скрывались и философы. Лена принесла табуретку, чтобы достать до верхней полки. Но и там на виду нужной книги не было. Тогда она осторожно стала вынимать книги из первого ряда, чтобы добраться до закрытого им второго. В полутьме заднего ряда действительно стояли Платон и Аристотель, но Пифагора там не было. Зато на глаза ей попались толстая, в неброской черной обложке, тетрадь.
С любопытством открыв ее, Лена узнала корявые, но по-детски разборчивые буквы — почерк Ефима. Записи разделялись датами. Очевидно, дневник. Причем давний, юношеский. Забыл он свою тетрадку, уезжая в Израиль? А может, оставил умышленно, чтобы она прочитала? Елена раскрыла тетрадь. Почти двадцать лет назад были написаны эти строки.
"26 декабря 1974 года.
Вчера мне исполнилось 16 лет. Вначале я ожидал, что будут обычные семейные посиделки. Придут родственнички, бабушка будет хвалить своего внучка, а гости восторгаться. Терпеть не могу такие празднования. Тем более, что мне звать, можно сказать, и некого. Почему-то все дружеские отношения, которые я стараюсь завязать, распадаются. Но мумся сделала мне подарок: позвала Аленку, соседку с прежней квартиры. После нашего переезда прошло три года, и я ее с трудом узнал…"
На секунду Лена прервалась — пожалуй, это чтение будет поинтереснее разных пифагоров. Вот только надо бы выпить чаю на кухне: в гостях переела соленого. Лена положила на место снятые с полки книги.
Затем быстро спрыгнула с табуретки и, держа черную тетрадь в одной руке, а табуретку в другой, переместилась на кухню.
7
В чашке остывал недопитый чай, но мысли Елены были далеки и от чая, и от сегодняшнего вечера. За долгие годы жизни с Ефимом, за которого она вышла почти случайно, она сумела разобраться в его характере и разочароваться в нем. Совместная жизнь с ним оказалась гораздо труднее, чем она предполагала. Его пустословие, бездеятельность, пустая мечтательность, необязательность в делах стали раздражать ее. Забота о муже, сочувствие его неудачам в жизни сменились снисходительным, а позже и презрительным к нему отношением. Она перестала воспринимать всерьез бесконечные жалобы мужа на невезение и коварство людей вокруг. Но сейчас она читала юношеские откровения Фимки, которые покоряли своей наивностью и чистотой. Кто же помешал Ефиму стать настоящим мужчиной? Может, она сама?
Ефим восхищенно описывал, какое впечатление на него произвела в тот вечер Аленка. Так Елену звали в детстве. Писал, что он влюбился в нее с первого взгляда. «Да, — с грустью подумала Елена, — зря я тогда послушалась маму и пошла на праздник к великовозрастному ребенку, не умевшему самому заводить друзей. Потом-то оказалось, что он просто нетерпим к иным мнениям. Родители создали культ Фимочки, но ребята отказывались принять его ничем не подкрепленное лидерство».
На следующих страницах Ефим вновь жаловался на одиночество и писал о неразделенной любви.
И вдруг другие воспоминания о той осени, не связанные с записями Ефима, хлынули на нее. Оказывается, у памяти собственные вехи.
Примерно за месяц до описываемых Ефимом событий в их школу (тогда она училась на Гороховой) пришел новый инструктор по электротехнике. Это было время, когда в школы настойчиво внедрялось производственное обучение. Практика проходила в большом учебном цехе. Школьники, облаченные в белые халаты, выпаивали из старых плат элементы схемы: конденсаторы, резисторы, транзисторы. Техминимум преподавал инструктор-стажер, студент четвертого курса Игорь Князев, для ребят — Игорь Дмитриевич. Лена вспомнила, как Игорь впервые появился в их классе: высокий, стройный, в безукоризненном темном костюме и белой рубашке с однотонным бордовым галстуком. Его темные, по моде тех лет длинные, до плеч, волосы обращали память к Ленскому, герою пушкинского романа, хотя поведением он, несомненно, напоминал Онегина.
Тогда же все девчонки влюбились в нового инструктора. Он читал наизусть Блока, цитировал модного Евтушенко и даже познакомил ребят со стихами неизвестного поэта Иосифа Бродского. И откуда он только узнал их? Парни тоже уважали Игоря Дмитриевича, так как помимо стишков он знал и дело. Кому-то помог устранить неполадки в проигрывателе, кому-то сменить головки магнитофона. Но «коньком» его была радиофизика, основы которой он преподавал ребятам.
Лене хотелось как-то обратить на себя внимание Игоря, но ничего лучшего, чем вызубрить принцип действия ненавистных ей ранее диодов и транзисторов, она не придумала. Еще она сменила тогда свой скучный «конский хвост» на затылке на два легкомысленных пушистых хвоста, перекинутых на грудь.
