Ах, если бы организм Марка работал на другом топливе, черпал энергию не из своей бездонной бочки эмоций... Тогда все было бы по-другому. Просто он такой человек, его уже не переделаешь.
Джабраил Ямадаев: «Саня, так ты решил идти до конца?»
Саня Скумбатов: «Да, Джабраил».
«Малик мстительный человек, не оставляй его в живых. Погоди, Саня. Я знаю, о чем ты думаешь, какие мысли тебя привели ко мне и какие уводят от меня. Но я хочу сам сказать, почему помогаю тебе. Меня как чеченца ненавидят русские, но мне плевать на это, я живу в своем маленьком государстве. Хочу ли я мира?.. Я не хочу войны. Потому что во второй раз я не стану спасать свой город, а начну защищать его. Это все, Саня, удачи тебе и твоим товарищам».
«УАЗ» продолжает трясти на ухабах, Саня Скумбатов думает о пленнике, о начальнике ГРУ, который, конечно же, знал настоящее имя пленника. Не мог не знать.
А положение у пленника – врагу не позавидуешь. Спруту приходится действовать настолько осторожно, чтобы не потревожить ни МВД, ни ФСБ. Он и раньше брал на себя ответственность за диверсионные акции, но сейчас сложилось такое положение, что от его инициативы могла взорваться пороховая бочка, название которой – Чечня.
Трудно поверить, что лишь один человек, командир чеченского ОМОНа, мог развязать очередную войну. Но так оно и было. Он руками десятка полевых командиров мог нанести удар по любой точке Северного Кавказа.
Можно дунуть на фитиль, и не будет никакого взрыва, но вместе с фитилем погаснет жизнь российского офицера, находящегося в плену.
* * *
А пока Спрут думал, что можно выжать из положения, при котором почти весь чеченский ОМОН представлял собой один диверсионный кулак. Без своего МВД Чечне не выжить, а в нем – преступники, каратели. Что делать? Большой вопрос, ответа на который не знал никто. Абсолютно никто. Чечня – это труп, реанимировать который бесполезно, можно лишь спасти отдельные органы – но только для пересадки.
Можно с позиции политической силы говорить с Азербайджаном, Грузией, но только не с Чечней. Как, к примеру, можно поговорить со своей рукой или ногой?
2
Порванный комбинезон Андрей сбросил с себя сразу же, как только пришел в себя. Наверное, это была его первая мысль – освободиться от одежды, которая указывала на его военную профессию. Боевики еще с «первой чеченской» начали охоту за российскими летчиками, сметавшими с лица земли их базы, лагеря, дома, которые становились им временными убежищами. Но больше всего задевала ошеломляющая своей стремительностью воздушная атака на военные аэродромы Ичкерии – Ханкала, Калиновская, Грозный-Северный и Катаяма. В одночасье было уничтожено 130 самолетов. И дальше асы ударной авиации действовали так же стремительно. В первые месяцы войны они уничтожили порядка ста особо важных объектов, президентский дворец, телецентр, два десятка складов вооружения, полста опорных пунктов противника.
Андрей не принимал участия в тех боях, в 1994 году ему было всего восемнадцать. После окончания училища он был зачислен в 368-й штурмовой авиаполк Северо-Кавказского военного округа, дислоцированный в Буденновске.
* * *
Катапульта сработала безукоризненно, но еще до приземления, оказавшегося удачным, из носа и ушей пошла кровь. Боевики стреляли в него из автоматов, когда он еще находился в воздухе, но на таком большом расстоянии в него могла попасть лишь шальная пуля. Он смотрел вниз, на острые скалы под ногами, несшиеся к нему с огромной скоростью. Без серьезных травм приземление казалось чудом.
Купол парашюта защищал его глаза от яркого солнца, и Андрей ясно различил справа от себя, там, где бушевало пламя и взвихривались клубы черного дыма, свой разбившийся самолет. На миг ему показалось, что он видит целый корпус, резкие очертания крыльев и хвостового оперенья, даже цифры на них. Но он выдавал желаемое за действительное. Зажатая между двух скал, там грудилась бесформенная металлическая масса, всего несколько секунд назад называвшаяся самолетом. В пропасть летели горящие останки, которые насквозь прожигали тело летчика, – ему казалось, он терял часть себя.
Ведущий и два ведомых, насколько позволял ландшафт, несколько раз прошли над местом падения штурмовика. Отфыркиваясь тепловыми ловушками, они отстреливались «НУРСами», оглашали местность трескотней скорострельных пушек. Пилоты «сухих» делали все, что могли, – отрезали от места падения летчика чеченских бандитов. Рисковали получить «иглу» под бронированную кабину машины и разделить участь товарища.
Но этого оказалось достаточно. Вот уже двенадцать дней Андрей Сёмочкин по праву считает себя выжившим, живым – с натягом. Перед воспаленными глазами призрачной надеждой маячит бледное лицо товарища по эскадрилье: Леха Белов двадцать шесть суток шел к своим. Двадцать шесть дней пути от места падения своего «грача» до места встречи с разведдозором спецназа ГРУ, находившегося в плановом рейде.
Выходит, пройдена только треть пути.
В первый день он сделал невыполнимое – прошел скалистый участок пути там, где невозможно ступить без специальной подготовки; сильный мороз, разреженный воздух, под ногами то острые камни, то оползни, то глубокий снег. Он уходил от разрозненных групп боевиков, которые, конечно же, рьяно взялись за его поиски, но в то же время удалялся от поисково-спасательных отрядов федеральных сил. Снег, и лед, и разреженный воздух не позволяли ему расслышать звуки перестрелки, возникшие недалеко от места падения самолета. Никто не хотел уступать: боевики жаждали долгожданной крови пилота сбитого ими штурмовика, поисковики не могли этого позволить.
Сухо и официально ему припомнились неудачные попытки командования в создании единой системы поисково-спасательного обеспечения; кажется, она не встретила одобрения в МВД и погранвойсках.
От топографической карты крупного масштаба ему также пришлось избавиться. Совсем недавно такие карты, улучшающие поиск и обнаружение наземных целей, были в большом дефиците у пилотов. Сейчас благодаря этой карте, отложившейся в памяти, он, насколько позволяла горная местность, шел в сторону Итум-Кале. Если не встретит на пути поисковиков, на что почти не надеялся, то выйдет к пограничникам, которые «зарубили» идею единой системы ПСО. Находясь в той части горной Чечни, которая на военном языке называлась районом опорных пунктов и баз бандформирований, он обходил стороной поселки, ночевал в пещерах, единственном месте, где он мог разжечь костер.
Пещерный быт: огонь, согревающий тело, высушивающий промокшие ботинки, носки, теплые штаны-поддевки голубого казенного цвета, разложенные на камнях; вода от подтаявшего снега в углублении ноздрястого валуна и – ни крошки еды. Еще день-два, думал Андрей, и он не сможет подняться на ноги, хотя бы для того, чтобы сходить к низкорослому кустарнику и наломать веток для костра.
Пробовал жевать кору – хина. Вспомнил, что хина хороша при лихорадке, и наелся впрок. Желудок тотчас воспротивился такой еде. В голове всплыл стишок, который он читал своей дочери: «В зоопарке бегемот проглотил ежа. И вот, бедный еж сидит в желудке, бегемот сидит в воде. Еж не рад такой квартире, бегемот – такой еде».
