– Эти старухи еще локти кусать будут, что отдали свои голоса полковнику, а не мне, – грозил он.
Вскоре после выборов Коровец и Гальчик сыграли громкую свадьбу. Галя, потупив взор, сообщила мне, что ее жених хочет, чтобы на обряде были только свои. Свои – это нормалисты. Никто из галерейщиков приглашен не был. Мы только слышали, как два дня кряду внизу громыхала музыка, да пьяные гости иной раз любопытства ради забредали на наш этаж. Матвей, по просьбе своего начальника, гонял музыку и был на подхвате. Вечерами возвращался домой подшофе, однако на ногах держался твердо. Он рассказывал мне то, до чего, в общем-то, мне уже не было дела. О родителях Толика и Гальчика, приглашенных на свадьбу. О том, что они быстро нашли общий язык и одобрили выбор своих детей. И о том, что гости были единодушны, ругая олигархов и просто обеспеченных людей. Мать Гали не к месту вспомнила меня с моей галереей, как пример барыньки и иждивенки. Два дня я слушала откровения Матвея. Честно скажу, все это было мне неприятно.
– Матвей, мне бы не хотелось, чтобы ты и дальше оставался у этих завистников. На следующей неделе я улетаю в Германию. Мне было бы спокойнее, если бы ты присматривал за галереей. Мне так нужен надежный помощник!
– Твоя правда, Леночка. Я предупрежу Коровца о своем уходе. Но несколько дней мне придется дежурить у него, пока он мне замену подыщет.
– Чудненько. И больше, прошу тебя, никаких репортажей об их свадьбе. Кто что сказал, мне неинтересно. Это их жизнь.
Однако на третий день репортаж Матвея не понадобился бы в любом случае. Я сама стала свидетельницей происходящих событий. Подогретые вином и воинственными разговорами свадебные гости толпой нагрянули в мою галерею. Матвей в одиночку не смог противостоять их напору. Пьяные ворвались в наш зал, перевернули корзинки с букетами из цветных бумажных полосок – нашу книгу отзывов, сдернули со стен какие-то картины, принялись плевать на скульптуру Ренаты. Кто-то уже расстегнул ширинку, собираясь помочиться на нее. И тут Матвей вступил в неравный бой. Схватив табуретку, он поднял ее над головой, смело пошел на толпу громил со словами:
– Всем стоять на месте! Кто двинется, хребет переломаю.
Главный буян, пьяно осклабясь, попятился назад. Затихли и остальные. Матвей опустил табуретку и четко, по-военному отдал следующую команду:
– А теперь кру-угом, ать-два!
Пьяная свадьба притихшей толпой потекла прочь.
Я подошла к Матвею. Он весь дрожал. На лбу выступила испарина. Таким я его еще не видела. Дрожащими руками он пытался раскурить папиросу. Я взяла у него зажигалку и поднесла огонь.
– Успокойся, Матюша. Как лихо ты прогнал их. Я и не знала, что ты можешь управлять толпой. У тебя сильный характер!
Нет, я не слишком силен. Тут такая хитрость: мощь сильного врага обратить против него самого. Меня этому секрету один монах научил. Видишь, пригодилось. Не мог же я позволить им гадить в твоей галерее!
– Главное, удалось спасти работу Ренаты. Уже второй раз ты в роли ее защитника выступаешь. Тогда, на улице, и…
– Но в тот раз я опоздал. Сегодня, кажется, появился вовремя. Посмотри-ка, серьезных повреждений нет?
Мы с Матвеем обошли скульптурную композицию кругом и не отметили больших утрат. Правда, куртки и джинсы, сшитые из обычной ткани, были изрядно загрязнены. Мы с Матвеем принялись осторожно стягивать их. Сделать это оказалось нетрудно – на одежде имелись дополнительные разрезы, что облегчало раздевание. Матвей впервые увидел фигуры обнаженными:
– Смотри-ка, и мужское естество у парня топорщится. Все как в жизни. Целуется и нагревается одновременно.
– Рената говорила, что в этом и заключается суперреализм. Даже под одеждой должна быть правда.
– Согласен с ее постулатом. Правда не может быть одна для внешнего использования, а другая для внутреннего. Правда всегда одна.
– Это закон искусства. И книги так пишут. В любом намеке читатель должен узнавать жизнь. Скажем, любовную сцену автор может скрыть покровом целомудрия, а мы видим, что «естество топорщится».
А у девушки, смотри-ка, соски как вишенки набухли! – продолжал изумляться Матвей. – Под одеждой абсолютно незаметно. Да… Высший класс!
Я сложила одежду персонажей в кучку, решив позднее постирать ее. Затем еще некоторое время мы смотрели на сомкнутые в поцелуе рты временно обнаженных фигур, а потом, не сговариваясь, потянулись друг к другу. Я почувствовала, как в груди заиграли иголочки невидимых токов. И где-то в складках одежды Матвея я почувствовала его оживающее естество. В следующую минуту мы оказались на веранде, где старый тюфячок Ренаты принял наши горячие тела.
Прошло две недели, как мы получили анонимное послание, а Игорь так и не разобрался с ним. Я уезжала в Германию, оставив мастерскую на Матвея и Ренату. Увы, оба были не слишком надежным прикрытием…
* * *
Встреча с дочерью в Германии прошла замечательно. Я уже бывала у нее в Ганновере, чистом, просторном, по немецким меркам, городе. Женечка с мужем живут в приличной трехкомнатной квартире в центре. Дочка не работает, занимается ребенком. Я видела малыша, когда он только родился. Теперь он превратился в крепенького, жизнерадостного мальчика, говорящего на двух языках – немецком и русском. Но он пока еще не осознавал, что двуязычен. Принимал жизнь, свое окружение совершенно естественно. Такова данность. Мама с папой говорят так, а дети в скверике иначе. И малыш старался найти общий язык со всеми. Тем более, что и родители общались на двух языках.
Зять Михаил работал в крупном техническом концерне и имел приличную зарплату. У них две машины и все, что нужно для безбедной жизни.
– Не скучаешь по России, Женечка? – спросила я.
– В России или здесь, разница невелика. Здесь, конечно, с бытом полегче, но…
– Что «но»?
– Миша с головой ушел в работу, я его почти не вижу. И он, кажется, перестал обращать на меня внимание.
– Как же у вас образовался сынок? – пошутила я.
– Между его поездками и командировками.
Зятя и сейчас не было дома, внук строил замок из кубиков и жался к матери. Меня, бабушку, он своей не признавал. Я чувствовала себя виноватой, что тоже не ощущаю себя бабушкой. И, каюсь, уже скучала без Матвея.
Глава 16
Дома, в Питере, все было спокойно, хотя одна новость насторожила меня: на вахте у нормалистов на месте Матвея уже сидел новый охранник. Я узнала его туповатое лицо, с прямой челкой на лбу, такой неуместной для мужчины средних лет. Брат Ольги Князевой, тот самый, что царапнул Игоря ножичком на карнавале. Он смотрел мимо меня так, будто мы незнакомы, хотя какое-то время, пусть давно, мы работали в одном издательстве.
– Здравствуйте, Алексей.
– Здрасте.
– Значит, вы теперь здесь работаете?
