Когда же Паша, наконец, сообразила, что и Костя на дне рождения, само собой, будет? Да ничего она не сообразила, пока не услышала его голос в прихожей. Вот идиотка, обругала себя Паша и все никак не могла решить, как поступить – выйти к нему и чмокнуть как ни в чем не бывало? Или сделать вид, что она ничего не слышала, и поздороваться уже в гостиной? В конце концов Паша сказала с порога кухни: «привет» – и юркнула обратно. Ужаснулась было: а вдруг он сейчас явится следом и обнимет ее прямо при Татьяне, а еще хуже – поцелует? Костя не зашел, и Паша вздохнула с облегчением, а потом расстроилась, совсем немного.
– Хватит уже тут толкаться, иди к гостям, – велела Татьяна. – А то нехорошо получается, вроде как ты прислуга.
Да, маман этого точно бы не одобрила, но сегодня ей было не до них.
Паша тихонько заняла свое место за столом и огляделась. Костя сидел далеко от нее, ближе к Анатолию Юрьевичу. Естественно, а где же ему сидеть, все-таки родственник. Она попробовала перехватить Костин взгляд, но поняла, что это безнадежно. Еще бы, если его соседкой оказалась не кто иная, как Пашина сестра.
На Машке пылало нечто ярко-красное с золотом, Паша этого платья раньше не видела. Манины волосы сияли в свете хрустальной люстры, кажется, на них было даже немного больно смотреть, и Паша уставилась в свою пустую тарелку. Вот только тогда у нее появилось ощущение надвигающейся беды.
Дама, сидевшая неподалеку от Паши, негромко, с дотошностью инспектора, спрашивала своего соседа:
– Вон тот, с лысиной, Мирский, кажется, он теперь где? А эта, в бриллиантовых серьгах, она ему кто?
Просвещенный мужчина ей тихо отвечал.
Паша положила себе на тарелку кусочек чего-то очень аппетитного, но тут же поняла, что есть совершенно не хочется. На другом конце стола громко засмеялись. Ну, смех матери невозможно было перепутать ни с чьим другим, а вот Машка… Паша с удивлением взглянула на сестру – неужели именно Маня издает эти стонуще-призывные звуки? И давно она научилась так смеяться? Костя ни разу не посмотрел в Пашину сторону.
– А это кто? Ну, господи, рядом… – свистящим шепотом спросила любознательная дама. Паша посмотрела на нее в упор, и та торопливо отвела взгляд. А никто, подумала Паша и, не дожидаясь ответа смутившегося соседа, выскользнула из-за стола.
– Ты куда? – грозно спросила Татьяна, застукав ее в прихожей.
– Голова разболелась, хочу пройтись. – Татьяна так и осталась стоять с вытаращенными глазами.
Паша вернулась поздно, но дома никого не было. Надо думать, праздник продолжался где-то в другом месте. Костя в этот день так и не позвонил. Ладно, Паша дала ему сначала двадцать четыре часа на размышления, потом еще сутки и категорически запретила себе звонить первой. Напрасно запрещала, потому что, когда, так и быть, все-таки позвонила, Костя оказался недоступен.
Все прояснила Машка, которая в конце концов появилась дома, уселась на кухне пить кофе и общаться по телефону. Маня делала глоток, а затем протяжно говорила в трубку:
– Ну пааслушайте, Каанстантиин… Ну вы скаажете… тоже придуумали… пааслушайте…
Она успела выхлебать весь кофе, а Константин все говорил и говорил.
Нет, Пашу это «вы» нисколько не обмануло. Машка разговаривала и свободной рукой накручивала на палец золотистую прядь. Точно так же она, можно сказать, на Пашиных глазах обводила вокруг наманикюренного пальчика ее Костю.
Тут Паша позабыла про Татьяну, которая всем своим видом выражала протест против внеурочного Машкиного вторжения в свои владения, про маман, которая, возможно, могла все услышать, и возмущенно сказала:
– Нет, это ты меня послушай, Машка! Зачем он тебе? Он, между прочим, мой жених, если хочешь знать. А тебе он совершенно не нужен, ты ведь просто так, от нечего делать к нему лезешь. – Паше казалось, что она говорит совершенно спокойно, и Маня только из вредности цедит сквозь зубы:
– Что ты орешь? Какой еще жених? И это я к нему лезу, я?! Да твой женишок ноги готов мне целовать, он ко мне еще с осени подбирался, слюни пускал…
– Замолчи! Ты врешь… – Паша не сразу поняла, что еще один голос приказывает замолчать. Им обеим. На пороге кухни стояла разгневанная мать, с рдеющими на щеках некрасивыми пятнами, сверкающими, как лед, глазами… Боже мой, что же она, Паша, наделала! Ей захотелось убежать, немедленно, но она не могла, не смела оттолкнуть мать, загораживающую путь к позорному отступлению.
Паша затравленно огляделась: с одной стороны пылающая гневом Машка, с другой – маман. И как же они были похожи!
– У меня тесто село из-за вашего крика, – откуда-то из-за Пашиной спины дрожащим голосом объявила Татьяна. Маман вздрогнула и дико на нее посмотрела, точно вместо Татьяны ей привиделся черт с рогами.
– Марш за мной! Обе! – скомандовала мать и исчезла.
Ох как Паша не хотела идти. Что же она натворила! Но разве можно было ослушаться, и Паша потащилась в гостиную. Она была готова умереть от стыда, и ее противно трясло. Зато Маня царственно вплыла следом, уселась на диван, но не рядом с матерью, а на противоположном конце и закинула ногу на ногу, только бледно-розовые пятна на лице выдавали ее ярость. Нет, Паше было так слабо.
– Вы что себе позволяете?! – Голос матери от гнева стал совсем низким. – На кухне, при прислуге… И это дочери Хлебникова!
Маня тряхнула золотыми кудрями и уставилась в окно.
– Что ты такое несла? Какой еще жених? И при чем здесь Константин?
Маман и Машка сидели на диване, а Паша стояла перед ними в гордом одиночестве. Она не решилась взглянуть на портрет, отец бы ее не одобрил. И она не знала, что ответить матери. После безобразной сцены на кухне все теперь казалось глупым – Паша строила домик из кубиков и сама его сломала. Или все-таки это сделала Машка?
Но маман ждала, и Паше пришлось ответить.
– Костя – мой жених, а Машка к нему лезет. – Она старалась не смотреть на сестру, которая громко фыркнула.
– Мария! – наконец-то переключила свое внимание маман.
– Господи, да слушай ты ее больше. Он за мной полгода таскался, и к Пашке прилип, чтобы ко мне поближе подобраться. Тоже мне, Ромео недоделанный… интересы как у десятилетнего сопляка. Я же ей глаза на него открыла, и вот благодарность. – Маня в праведном гневе встряхнула гривой, странно еще, что от нее не посыпались искры.
Больше всего на свете Паше хотелось умереть или, на худой конец, стать невидимой. Она уже поняла, что произошло нечто непоправимое, и ничего нельзя с этим поделать. Паша не заметила, как маман сделала Мане знак – не могла же Машка встать и уйти без разрешения.
– Сядь! – велела маман и похлопала рукой по дивану. Паша села на самый краешек и уставилась на покачивающуюся туфельку. – Послушай, дорогая моя, тебе только двадцать один. Твоя жизнь еще не вполне, – мать замолчала, подыскивая подходящее слово, и туфелька замерла, – устроена. Я не хочу обсуждать достоинства и недостатки этого молодого человека, но вряд ли Константин тот мужчина, который тебе нужен. Ты сама пока недостаточно самостоятельный человек… – Слушая маман, можно было подумать, что Паша родилась не в один день с Маней. Мать будто подслушала ее мысли:
