– Впрочем, не обращай внимания на мои слова. Это я тороплю события. Возможно, когда до меня дойдет очередь выметаться в отпуск, ты уже вернешься в Москву, – затараторила Ксюша. – Да и Серега может не захотеть переться в такую глушь.
Если бы не последняя фраза, Надежда и поверила бы подруге. Но ее мужу, в его единственное недельное пребывание в доме тетки Нилы, здесь очень понравилось. Да и какому заядлому рыбаку может не понравиться Волга, которая протекает буквально под окнами!
Неизвестно, как отреагировала Ксюша на заминку с ответом: возможно, подумала, что за этим стоит что-то серьезное, и поняла подругу, а возможно, обиделась, только Надежда все равно почувствовала себя неловко.
– Я просто стала соображать, как вас всех тут разместить, ну и не сразу… – принялась она оправдываться, но Ксюша ее перебила, может быть излишне поспешно:
– Не бери в голову. Все в порядке. Пока, целую!
– Пока, – отозвалась Надежда, чувствуя, что одного этого слова в данной ситуации было явно недостаточно.
«Интересно, почему я повела себя с лучшей подругой так по-свински?» – подумала она, положив сотовый.
Над ответом не пришлось долго ломать голову. Она была в доме не одна и меньше всего хотела, чтобы здесь появился кто-то еще. Тот, кто мог бы оказаться лишним для них с Владимиром… Вот это да! Осознание сего факта стало сюрпризом для нее.
Почему-то двоих его друзей Надежда в расчет не принимала, словно их и не было вовсе. По правде говоря, Коржик и Богдаша не особенно часто попадались ей на глаза, большую часть времени проводя в разъездах. А их краткие набеги на дом не казались ей чем-то навязчивым или обременительным. Тогда как подруги – особенно длинноногая, бойкая на язык, не важно что замужняя, Ксюша, – сейчас здесь были Надежде ни к чему…
Холодный лунный свет падал на стоящий под углом к окну мольберт и холст на нем. Со следами краски он напоминал саму Луну, в пятнах которой любой мог увидеть то, что хочет.
Владимир лежал на диване, закинув руки за голову, и не мог оторвать от него глаз. Но странное дело, размытый силуэт портрета, оставшийся на холсте, меньше всего напоминал горбоносого конкурента. А ведь именно его он жаждал видеть. Во Владимире неожиданно проснулся ревнивец, и он со странным сладострастием стремился растравить в душе рану оскорбленного самолюбия и уязвленной мужской гордости.
Его предпочли другому! Хотя, если разобраться, этот другой появился в жизни девушки раньше, чем случай свел вместе молодых людей, и он вполне имел право на существование. Да и их с Надеждой отношения отношениями-то пока назвать было трудно, а Владимир уже ненавидел соперника всем сердцем. И пусть тот, возможно, ничем не походил на написанного им кавказца, зато у него была фамилия, и эта фамилия делала его реально существующим, облекала в плоть и кровь.
– Как она побледнела, едва только Коржик назвал этого Мгеладзе, – пробормотал Владимир. – Любому ясно, что мужчина с такой фамилией много для нее значит. Уж он точно не оставил ее равнодушной…
Если бы он знал, насколько близко подобрался к истине, только не сумел правильно расставить знаки плюс и минус! Да и кто бы смог, обладая крохами информации, доступными Владимиру.
И он продолжал неотрывно смотреть на то, что осталось от портрета, как на блестящий качающийся шарик, что гипнотизер держит перед лицом пациента. Однако усатый и носатый тип упорно не желал появляться перед мысленным взором. Вместо него пятна и тени на холсте стали складываться в совсем другое изображение, и оно не вызывало у художника ни раздражения, ни ненависти.
Странный молодой человек, скорее даже юноша, в треуголке и тускло-зеленом мундире с голубой муаровой лентой через плечо и похожим на огромную брошь орденом, грустно и мечтательно смотрел прямо перед собой. Владимир почувствовал, как в его душе успокаивается гнев. Он задышал глубже и ровнее.
Сознательно культивируемая всю вторую половину этого дня взбудораженность на грани нервного срыва, когда непременно хочется что-нибудь сломать или разбить, сменилась странной умиротворенностью. Владимир боялся только одного, что видение исчезнет и утром он не сможет восстановить его по памяти. А ему почему-то настоятельно надо было, чтобы место свирепого незнакомца на холсте занял именно этот мечтательный юноша.
Он имел право на существование гораздо большее, чем тот, кого Владимир написал, а потом уничтожил собственной рукой. Во всяком случае, таково было твердое убеждение художника…
Казалось, Владимир ни на секунду не отводил глаз от холста. Но когда он моргнул, чтобы снять напряжение, и посмотрел вокруг, выяснилось, что уже позднее утро.
В доме было тихо и пусто. Записка, обнаруженная на столе в кухне чуть позже, извещала о том, что Коржик отправился пристраивать наименее ценную часть найденного «антиквариата» в местные комиссионки под названиями «Коврюжинская старина» и «Лавка древностей имени святых Бориса и Глеба». У Богдана же была назначена встреча с батюшкой одного из окраинных приходов города. В его церкви сохранились разные по времени создания фрагменты фресок, и продвинутый отец Федор хотел выяснить их ценность для истории и культуры, прежде чем заключать подряд на ремонт здания с местными строителями.
От Надежды не было никаких весточек, но и так было ясно: она отправилась в архив. Девушка сидела там, пока не замерзала вконец, затем возвращалась домой, поднималась к себе с пачкой записей и занималась их разбором, чертила генеалогические древа, так и сяк тасовала имена и даты. Питалась она теперь как студентка в период сессии – бутербродиками, сооруженными на скорую руку, и кофе.
В связи с этим и приятели были вынуждены перейти на самообслуживание, что отнюдь не скрасило их быта. Как всем известно, к хорошему привыкаешь быстро, а отвыкаешь долго и неохотно. А тут еще инцидент с фамилией, после которого девушка явно будет обходить их стороной.
Плеснув в кружку остывшей заварки из чайника и прихватив горсть сушек с маком из стоящей на столе плетеной корзиночки, Владимир вернулся в свою комнату и уселся за стол, вперив взгляд в холст, с которым ночью происходили странные метаморфозы. Затем не выдержал и подошел ближе к мольберту. Потрогал холст там, где мастихин прочертил наиболее глубокий след, вгляделся в разводы, оставленные краской, и, к своему огорчению, не увидел ничего необыкновенного.
– Воображение вчера разыгралось, – сделал он вывод и в течение первой половины дня написал парочку симпатичных панорамных акварелек с церковками на дальнем берегу реки, как и обещал Филиппу.
Удовлетворения, как водится, не получил, но мысленно подсчитал, сколько они получат от продажи пейзажей, и в очередной раз строго напомнил себе, что хлеб должен зарабатываться в поте лица. Для удовольствия же существует хобби.
Ближе к вечеру Надежда мышкой прошмыгнула к себе наверх. Богдан опять отправился к отцу Федору разбираться с ценностью фресок. Филипп, заявив, что может себе это позволить, уселся перед телевизором смотреть международный матч по волейболу.
