Итак, модераторы предварительно соорудили родовой канал из тел участников группы. Я стоял у самого его начала и видел вход в туннель, который словно поглощал меня. Меня гнало в опасный лабиринт, спроектированный Дедалом для Астерия, я все равно что становился на путь паломника в лабиринте Шартра.
[49]
Я осознал третью зависимость — зависимость от обстоятельств. Другого выхода действительно не было. Ни одного, кроме этого, который мне даже не предлагали — меня гнали в него, как пастух гонит отару в загон. Я рассмеялся в агонии этой злой шутке, совершенной надо мной и всеми нами. Так вот как, оказывается, они принимали меня здесь! Жизнь и смерть неожиданно перестали существовать. Что-то подсказывало мне, что с лазанием по туннелям я уже знаком и проделываю этот путь не в первый раз, в физический мир и обратно. Значит, неслось у меня в голове, все повторяется, значит, именно этого и стоит ожидать и при прохождении туннеля в обратную сторону, при покидании физического тела. Голову сдавливало с невероятной силой.
Схватки продолжились, меня начало потихоньку втягивать, засасывать в его приоткрывающееся отверстие, в действительности же меня просто подталкивали, чтобы я не терял времени других своих товарищей, так как канал был один на всех. Я решился и начал энергичное движение. Победа! Я могу принимать решения и осуществлять их, неслось в голове. Пока мои собратья в группе ждали меня у открывшегося входа, из которого бил свет и где мелькала модератор Татьяна, я усиленно работал руками и ногами, двигаясь к выходу с мыслью, что я легко отделаюсь от этой неприятности и мы еще посмотрим, кто кого. После первых двух кругов матрицы я, будучи беззубым, взмыленным младенцем, лезущим наружу, был уверен, что достаточно умудрен пережитым опытом, все еще жив, да-да, бодр и уже почти стар.
[50]
Перед глазами проносились сюжеты мифологических картин: то я — Геракл, иду по саду Гесперид с целью похищения золотых яблок, на меня накидывается дракон Ладон, то я Тезей. В то же время я постоянно чувствовал, что во всей этой истории не один, что чувствую свою мать, с которой все еще связан пуповиной.
Саша, например, рассказала потом, что она все это время — от начала схваток и до рождения — была просто катастрофически одинокой, связь с матерью была у нее совершенно потеряна, скорее всего, ее блокировали обезболивающие препараты. Она постоянно ощущала горечь во рту, и у нее началось повышенное слюноотделение. Она «родилась» с высунутым наружу языком. На нее было страшно смотреть. Видимо, у нее была асфиксия. В это время связь с плодом прерывается, он погружается в собственные страхи один на один. Ребенок рождается с чувством тотальной безысходности, непринятия себя миром и ненавистью к нему за сверходиночество. «Темнокрылое одиночество нависло, как у Диккенса», — произнесла шепотом Саша, долго не прекращая плакать, и призналась, что живет с этим всю жизнь.
Я же продолжал продвижение по каналу и чувствовал себя героем вестернов, Клином Иствудом, Уильямом Хартом, Гарри Купером. Я въезжал в городок Карлтон на своем верном коне. Шляпа, звезда шерифа, трапперы, молодые красотки, скалистые горы, и раскаленный солнцем воздух, кольт, винчестер, теплый после стрельбы «смит-и-вессон», мастерское ограбление идущего на полном ходу поезда с золотом, долгожданная вечерняя прохлада со стаканчиком виски в салуне, довольный, я насвистываю «Cattle Call». Опять не подозревая, что «Перспектива — нуль», как говаривал стрелок Вин из «Великолепной семерки», герой Джона Стерджеса.
Вдруг где-то на середине пути, сверху, снаружи канала внезапно попадали модераторы и начали давить, выгоняя плод, как это делают опытные акушерки. Они явно мне мешали. В агонии я почувствовал, что будто бы обмотался пуповиной, и понял, что мне нечем дышать, начал хватать ртом воздух, в ушах стоял страшный шум, кровь забилась в висках с невыносимым гулом и хрустом, от которого, казалось, лопались вены.
Таким образом, третья матрица представилась мне так называемым выбором без выбора, в котором ты силишься принять единственно верное решение, исходя только из инстинктов самосохранения. Я почти не различал ободряющий, притягивающий мое внимание свет и перестал двигаться на него. Как насекомое, протолкнувшееся в лабиринт, его первую половину я проскочил чудом, почти налегке. Радость и эйфория, захлестывающие меня вначале, сменились тотальным бессилием и апатией. Я был обманут, что выход найден и путь легок.
Под злобный марш «The Indian»
[51]
на мне лежало несколько человек, и мой радостный путь встретил каменистый обвал. Выход завалило. Маме на живот надавливают. Тужьтесь, мамочка! У ребенка пульс зашкаливает! Он же задохнется! Лошадь встает на дыбы и скидывает своего седока, я ранен, обессилен и изувечен, вокруг горла еще больше натянулась пуповина. Над моей головой парит в небе несколько хищных птиц. Но даже они не способны вселить в меня надежду добраться до цели. Я почти преодолел этот путь, и вот она — расплата за спешку. Этот урок я тоже вынес тогда из матрицы: «За спешку ты будешь жестоко наказан, ковбой». Я лежал у выхода и умирал. В голове только одна финальная мысль: «Все бесполезно, сдаюсь». Это была первая смерть Эго. А впереди был свет, но я со слезами на глазах лежал и умирал на дне туннеля, как герой, да, там меня встречают какие-то люди, шум, гам, меня ждут, они еще не знают о том, что я убит акушерами. Мой ад придушил меня. Я потерял контроль линейного времени и лежал не шевелясь. В голове проносились картины узников концентрационных лагерей и того, как меня, жалкую муху, жадно доедает злобный паук.
Это помогло осознать, почему я так легко хватаюсь за любые новые дела, но в процессе быстро остываю и бросаю их. Меня нащупали чьи-то руки, я предпринял вялую попытку пошевелиться. Вдруг стены вокруг меня расступились, откуда-то появился воздух для дыхания.
— Тужьтесь, мамаша! — кричали модераторы на родовой канал. Канал зашевелился, закряхтел, запищал, напрягся, заволновался. Кто-то гоготнул, но я слышал это только фоном.
Со мной происходили совершенно неописуемые события. Я осознал источник своей клаустрофобии. Мне казалось, что я уже умер. Звуки стали удаляться и выступали фоном. Третья матрица окончательно разъяснила мне мой пессимистический взгляд на жизнь. Я ощутил всю экзистенциальность своего одиночества, которое пронес по жизни до этого дня. Ощутил безнадежность своих попыток изменить что-то, отчаяние и беспросветную беспомощность перед лицом неизвестности, которую представлял для меня в этой матрице ход канала, моя жизненная линия, мой путь, моя стезя, представляющаяся мне неким театром абсурда, в который я попал, как в тюрьму, зашифрованный физическим телом. Третья матрица взвыла во мне смертельно раненным млекопитающим. Передо мной неслись картины идущих по горным вершинам, ссутуленных, съежившихся альпинистов, пронизываемых смертельным ветром, космические войны, схватка двух псов на импровизированном ринге, где одному перекусывают глотку, и сцена распятия Христа на Голгофе.
