— Мы заставляем его ходить, на этот счет у нас строго, как ты и советуешь, но тренер говорит, что Дилан не бьет по корзине, просто отбивает мяч и бегает немножко. Вроде как. Ну, почти совсем нет. Но теперь дело дошло до обычной физкультуры. Слушай, я знаю своего мальчика. Я знаю, что ему нужно. Я хочу найти хорошего парня, который устраивал бы ему встряску каждый день, как твоя мама, только в Центральном парке.
Чарльз взял меня за руку — я явно его убедила.
— Найдешь ты подходящего парня. Но он не из тех, с кем ты уже встречалась. И ты это знаешь.
Прошла неделя, а поиски мои так и не увенчались успехом. Наступило бабье лето, и я возвращалась через парк на работу после бизнес-ленча. Я разговаривала по телефону с Эбби, которую взбесил последний запрос Гудмэна.
— Я убью этого Гудмэна! — кричала она мне в трубку. — Правда, убью! Мне даже снилось это сегодня утром в метро!
— О господи, Эбби, что теперь?
— Ты знаешь Ариэль Ла Бомба? Ну, ту латиноамериканскую красотку, что ведет прогнозы погоды в «Доброе утро, Нью-Йорк»?
— Не знаю. Может быть. Не помню.
— Уверяю тебя, ничего особенного. Но она делает сюжеты о приключениях и путешествиях, и Гудмэн хочет закончить ими программу, считает, что она готова перейти с местной станции на телеканал.
— Ну, в этом ничего особо необычного нет. Наверняка она хорошенькая.
— Нет, дальше еще хуже. Слушай, он встречается с ней сегодня после обеда и хочет, чтобы я поехала и подождала ее у входа в здание.
— Не в вестибюле? А его секретарша этого сделать не может?
— Нет, мне он больше доверяет. Потом он хочет, чтобы я провела ее вдоль квартала к боковому входу…
Я рассмеялась.
— Кажется, я знаю, к чему дело клонится.
— Да! Все ради того, чтобы мы прошли мимо того ужасного рекламного плаката на автобусной остановке, где он ведет передачу на развалинах Всемирного торгового центра.
— Эбби, подожди…
— Ненавижу этот плакат. А он думает, что смотрится, как на острове Иводзима.
И тут я как будто бы оказалась в сцене из «Алисы в стране чудес»: на большом лугу человек тридцать детей раскладывали на траве огромную ткань с шахматными клетками. Одеты они были в странные костюмы: короли и королевы, солдаты, у некоторых сверху лошадиная голова… Это что, какой-то спектакль? Режиссер, симпатичный парень в брюках цвета хаки, футболке от Кассиуса Клея
[7]
и бейсболке, расставлял их по местам. Может, он проводил репетицию уличного карнавала? Мы были в Нью-Йорке, в сердце Центрального парка, куда приходят все лунатики, так что я ничуть не удивилась.
И тут я сообразила: это же живые шахматы! Мне прямо не терпелось подойти поближе.
— …ты можешь себе представить, учинить такое с «Виндексом»? — донесся из трубки голос Эбби.
— Что там еще с «Виндексом»?
— Ты вообще меня слушаешь? Он дал практикантке, той сволочной длинноногой, пять долларов и велел пойти купить «Виндекс» и протереть плакат.
Мне было не оторваться от детей.
— Алло! — крикнула Эбби. — Он велел помыть плакат на остановке! Ну же, рассердись! Что ты такая рассеянная?
— Да, извини, Эбби. Я тебе перезвоню.
Я уставилась на режиссера.
— Ну, сначала надо выдвинуть пешки, — сказал он. Двое ребят с разных концов доски сделали два шага.
— Нет, нет! — крикнул он, сложив руки рупором. — Двое сразу не могут ходить! Вам что, Чарли не рассказывал?
Ему, наверное, было от двадцати шести до тридцати двух. Высокий и крепкий, он держался очень прямо и уверенно. Зачесанные назад светло-русые длинноватые волосы обрамляли открытое лицо. Голубые глаза выражали тепло и внимание. Я не назвала бы его красивым в традиционном представлении, но его нельзя было не назвать привлекательным.
— Неужели Чарли не рассказал вам про основные стратегии? А еще называет себя учителем! Сначала пешки перед королевами, а не те, что с краев.
Дети, теперь уже смеясь и шутя, вернулись на свои линии, а солдаты перед каждой королевой сделали два шага вперед.
Две хихикающие девочки-подростка, стоявшие рядом, но не на шахматной доске, подошли поближе. Я заметила, что одна из них похлопывает себя по груди и украдкой строит глазки режиссеру. Другая наклонилась к ней, прошептала что-то на ухо и подтолкнула к нему. Этот парень буквально излучал свет, и они тянулись к этому свету.
— Что дальше, ребята?
Крошечный мальчик, на голове у которого была огромная лошадиная голова из папье-маше, поднял руку.
— Я, я!
— Почему?
— Я не знаю.
Второй конь поднял руку.
— Вон ты, в красной шапке! Алекс, правильно?
— Я знаю! Потому что вы хотите пораньше вывести коней, чтобы контролировать центр и атаковать вторую команду!
— Верно! — крикнул режиссер. Он полез в карман, достал крошечную шоколадку и бросил ее мальчику. — И что, нам только коней нужно вывести пораньше?
— Нет! — завопили сразу четверо ребят.
— А кого еще?
— Слонов! — крикнул в азарте один из ребят. — Надо убрать с дороги коней и слонов, чтобы побыстрее добраться до ладьи и защитить короля!
Режиссер достал из сумки пригоршню конфет и бросил их в сторону этого мальчишки. Дети кучей слетелись туда, торопясь подобрать конфеты с земли.
Ну ладно, подумала я, в игре этот парень разбирается. Педагогический ход с конфетами вызывал у меня сомнение, однако он обращался с ними жестко и при этом не жестоко, так что, может быть…
Я дождалась перерыва и подошла поближе, чтобы привлечь его внимание. Наконец, он перестал раздавать указания и дал детям время, чтобы подумать над следующим ходом самостоятельно.
— Можно задать вам вопрос?
— Да, конечно. — Он повернулся ко мне и улыбнулся, но тут же вернулся взглядом к игре.
— Что вы делаете?
— У нас тут игра в шахматы. В живые шахматы.
— Это я поняла…
— Извините. Приятель, ты о чем это думаешь?
Он подошел к одному из мальчишек, поднял его, ухватив за плечи, и переставил на соседнюю клетку.
— Так, тебе конфет не полагается! — Он вытянул леденец изо рта мальчишки и бросил его себе за плечо. Все остальные завопили и засмеялись.
— Так как, — начала я заново, когда он вернулся, — вы из какой-то школы?
