— Я ему на самом деле не нравлюсь.
— Он ко всем мальчикам одинаково относится. Он, конечно, строгий, но он хочет, чтобы ты играл.
— А я не буду.
— Даже ради меня?
Дилан покачал головой. У него были большие карие глаза, резкие черты лица и густые темные непослушные волосы. Губами мой сын улыбался куда чаще, чем глазами.
— Дилан, быстрее! — Это подошел вразвалку Дуглас Вуд, противный маленький мальчик, стриженный ежиком, с веснушками и толстой попой. — Да что с тобой такое?
— Ничего!
— Тогда чего ты не играешь?
— Играю.
— А если играешь, почему не в форме?
— Потому что маме понадобилось со мной поговорить. Это она виновата.
Тренер Робертсон снова подошел к нам, резко двигая локтями при ходьбе; он сердился на Дугласа за то, что тот ушел с разминки, и на моего сына — за нежелание играть.
— Ну же, парень, пора. Пошли. — Он взял рюкзак Дилана и повел его за руку к раздевалке.
Дилан закатил глаза и поплелся за ним, волоча за собой по полу форму. Я направилась к зрительским местам; сердце у меня ныло.
Кэтрин прошла вперед, чтобы занять места, и теперь махала мне рукой с пятого ряда на той стороне, где сидели болельщики нашей школы. Ее сыновья-близняшки учились в одном классе с Диланом, а дочка ходила в наш детский сад. Сейчас ее мальчики, Луис и Ники, дрались из-за мяча. Тренер Робертсон нагнулся над ними и громко засвистел прямо им в уши, чтобы разнять. Кэтрин встала, пытаясь разглядеть, что происходит; я видела ее спину в потертой замшевой куртке и длинный хвост светлых волос. Я пробралась мимо двух десятков человек, чтобы сесть с ней рядом; она опустилась на свое место и похлопала меня по колену.
— Ну, мы как раз вовремя успели, — улыбнулась она.
— И не говори, — сказала я устало, и оперлась головой на руки.
Через несколько секунд команда Уилмингтонской школы для мальчиков ворвалась в спортзал подобно армии завоевателей, Я видела, как мой сын неуверенно плетется за другими игроками. Его потные товарищи носились туда-сюда; они были в том возрасте на излете детства, когда подростковая неуклюжесть еще не так заметна. Дилану они передавали мяч редко, в основном потому, что он никогда не встречался с ними взглядом и держался с краю, избегая толчеи. Долговязый, с худыми коленками, он выглядел неуклюжим, словно жираф.
— Дилан плохо играет.
Кэтрин посмотрела на меня.
— Они все плохо играют. Посмотри на них: они едва попадают мячом в корзину. Им пока силенок не хватает.
— Ну да. Но он вечно не в духе.
— Не всегда. Временами, — ответила Кэтрин.
Тут ко мне повернулась сидевшая впереди Барбара Фишер. На ней были облегающие джинсы, дорогой ярко-розовый свитер в резинку, из-под которого, нарушая закон тяготения, торчал вверх воротник накрахмаленной полой блузки. В ней все было чересчур, все доведено до предела; загар был слишком темный, а фигура — вытянутой, как статуя Джакометти.
— О-о, а вот и наша работающая мамочка пришла на матч!
Я вздрогнула.
— Я хотела посмотреть на игру сына, для меня это важно. — Я отклонилась в сторону и перевела взгляд на мальчиков.
Барбара передвинулась сантиметров на десять, чтобы перекрыть мне поле зрения, и сделала заход с другой стороны.
— Мы как раз говорили в комитете по школьной благотворительности, как тебе, должно быть, тяжело, что не удается принимать участие в делах Дилана.
— Мне нравится работать. Но если ты не хочешь работать вне дома, Барбара, я могу это понять. Так, наверное, жить легче и приятнее.
— Но ты явно не ради денег это делаешь. Филипп ведь теперь так хорошо зарабатывает в своей юридической фирме. — Барбара понизила голос и перешла на шепот, но это у нее плохо получалось, и ее стало слышно еще лучше, потому, что она буквально выкрикивала каждое прошептанное слово. — Ты вряд ли можешь состязаться с ним в зарабатывании денег.
Я посмотрела на Кэтрин и закатила глаза.
— Вообще-то я совсем неплохо зарабатываю. Но я не ради денег работаю, Барбара. Мне это просто нравится. Дух соревнования, знаешь ли. А сейчас, извини, я лучше сосредоточусь на том, как играет Дилан; у него тоже есть соревновательный инстинкт, и он наверняка хочет, чтобы я посмотрела на его игру.
— Да, конечно, так будет лучше.
Кэтрин чувствительно ущипнула меня за руку; она ненавидела Барбару еще больше. Я подскочила от боли и стукнула ее по плечу.
Кэтрин прошептала мне на ухо:
— Странно, что она ни словом не обмолвилась про свое новое транспортное средство. На случай, если ты вдруг не слышала, сообщаю: в прошлом месяце наконец-то доставили новый «Фэлкон-2000» — личный самолет Аарона.
— Наверняка я еще услышу об этом, — ответила я, глядя на площадку. Дилан попробовал заблокировать удар, но игрок обежал вокруг него и забросил мяч в корзину. Разминка окончена. Все ребята разошлись по сторонам и сбились в кучки.
— Знаешь, что тут противнее всего? — прошептала мне Кэтрин.
— И не перечислить.
— Они не могут просто сказать: «Мы уезжаем на уик-энд в три часа дня», — это означало бы, что в три часа дня они отправляются куда-то на машине, на корабле, или коммерческим рейсом на самолете, или еще как-нибудь. — Кэтрин наклонилась ко мне поближе. — Нет, они хотят вам сказать главное: что они летят на своем самолете. И поэтому, они вдруг начинают выражаться, как опытные пилоты: «Мы уезжаем на уик-энд, шасси убираем в три часа». — Она покачала головой и усмехнулась. — Будто мне есть дело до того, чем они вообще занимаются.
Когда я, уроженка среднего класса со Среднего Запада, выйдя замуж, впервые оказалась в этом обществе, манхэттенские семьи из Верхнего Ист-Сайда меня, разумеется, пугали. Мои родители, привыкшие к удобной обуви и кошелькам на поясе, слишком часто напоминали мне, что лучше бы мне держаться подальше от новоявленных соседей, что дома, в Миннеаполисе, куда легче жить счастливо. Ради мужа я старалась приспособиться к новому окружению, но я никогда не смогу привыкнуть к тому, что люди в разговоре с друзьями упоминают своего пилота, словно простого служащего: «Я подумал, что стоит смотаться в Кейп поужинать, и сказал Ричарду, чтобы он был готов к трем».
Дилан сидел на скамье, а с ним еще с десяток сотоварищей; тренер Робертсон подбросил в воздух спорный мяч. Слава богу, Дилан увлекся игрой. Он разговаривал с соседним мальчиком и показывал на площадку. Я немного расслабилась и вздохнула спокойнее.
Через две минуты о мое плечо ударилась детская чашка с крышечкой и отскочила на колени Кэтрин. Мы обе оглянулись.
— Прошу прощения! — сказала одна из филиппинских нянь. Сороконожка Макаллистеров пробиралась по ряду у нас за спиной. Двое младших детей ревели во все горло. Такие вещи всегда выводили Кэтрин из себя. Ее дети тоже не всегда вели себя идеально, но она не выносила неуважение, с которым мелюзга с Парк-авеню относилась к своим няням.
