Я всегда ее немного побаивался. Можете себе представить такое? Чтобы я боялся? Дело в том, что я видел ее именно такой, какой она была, слишком похожей на меня, слишком необузданной и эгоистичной. Она использовала меня точно так же, как я ее, хотя никогда не призналась бы в этом.
Да, мы веселились. Она бывала забавной по части воображения, и это меня по-настоящему возбуждало. И, боже мой, она была совершенно уникальна в своей счастливой готовности вытворять все, что угодно, в постели и не только в постели. Она была намного храбрее, чем я. С готовностью опускалась на колени где-нибудь в укромной аллее, стоило мне только изъявить желание спустить брюки. Обычно мне не хватало смелости на подобного рода вещи в трезвом состоянии, но тогда мы часто бывали пьяными. Дело в том, что я жертва излишней стыдливости, присущей жителям трущоб. Старомодный рабочий класс обладает слишком высокими нравственными устоями, когда дело касается занятий сексом в общественных местах и всего такого прочего. Мы не можем подвергать себя подобному риску и предпочитаем заниматься порнографией в уединении собственной спальни. И только абсолютно неотесанные деревенщины и шлюхи позволяют себе трахаться прямо в барах Ибицы. Но Конни-то не шлюха, и никогда не была. У нее подобные поступки не казались развратом, а были естественной необходимостью, каким-то животным инстинктом.
Но любила ли она меня когда-нибудь? Я теперь постоянно возвращаюсь к этому вопросу. Черт бы побрал Крейга. Никогда прежде я не задумывался над этим. Что этот парень наделал? Теперь я не могу выбросить его вопрос из головы, и мне очень хочется узнать. Очень хочется узнать, любила ли меня Конни когда-нибудь. Мне просто необходимо это знать.
Конни — яркая, страстная женщина, творческая натура, которой трудно угодить. И теперь, когда я вижу, как она так и светится, излучая удовлетворение и чертово счастье, я задумываюсь, смог ли бы я принести ей его. Смог ли бы я заставить ее отказаться от флирта и рискованных похождений, как это сделал Льюк? Я всегда считал его настоящим олухом, но, может, он лучше меня. Может, она выбрала его.
Я сам бросил Конни, и хочу, чтобы это было отмечено в нашей истории. Она оказалась слишком прилипчивой, увлекающейся и была способна внести слишком много беспорядка в мою жизнь — просто перевернуть все вверх дном, поэтому-то мне и пришлось сказать — довольно. Однажды ночью она звонила мне восемь раз. Я сказал, что хочу с ней увидеться, и пригласил приехать к себе, а она не смогла найти мою квартиру. Она никогда не записывала мой адрес и никогда не приезжала ко мне в трезвом состоянии. Боже мой, сообщения, которые она мне присылала, казалось, принадлежали безумной. В первом она обвиняла меня в том, что я будто бы в ожидании ее трахаю другую. Будто у меня есть на это силы! Во втором она, казалось, была на грани слез. В третьем она истерически кричала, что мне не удастся от нее избавиться, и требовала, чтобы я перезвонил ей и объяснил, как найти квартиру. В своем восьмом сообщении она переменила тактику и холодно заявила, что хотя я и хорош в постели, но не настолько (это неправда!), чтобы она в поисках меня весь вечер таскалась по Восточному Лондону.
Глупая корова!
Она умудрилась учинить настоящую ссору со мной и прошла через весь спектр эмоций, а я даже не брал телефонную трубку.
А было время, когда я посылал ей сообщения, шутливые, игривые сообщения, в которых просил ее о встрече, а она даже не отвечала. Холодная как лед или безумная, как Шляпник? Эти два состояния разделяет тонкая линия.
Мы подолгу беседовали. Кое-что из того, что она мне сказала, останется со мной навсегда. Ее наблюдения были такими точными, казалось, она постигла самую суть меня. Временами мне казалось, будто никто в целом мире не знал меня лучше, чем она. Даже я сам. Казалось, она была способна докопаться до моих глубочайших опасений, самых сильных моих страстей, жизненных моментов, которыми я гордился, и тех, которые заставляли меня корчиться от стыда.
— Ты была в меня влюблена, Конни?
Она тотчас же отстраняется от меня, и на ее лице появляется такое выражение, будто я только что плюнул в нее.
Мы никогда не говорили о любви. Мы рассуждали о сексе, желании, опыте, фильмах, семьях, мечтах — обо всей этой ерунде, которой пользуются как утешением, опорой и отвлекающим маневром, когда каждый живет своей жизнью, особенно когда мы оказываемся в чужих постелях. Запутавшись в простынях, все в поту, мы выкрикивали: «Трахни меня!», «Черт, как хорошо!». Но мы никогда не произносили это по-настоящему непристойное слово из шести букв — «любовь».
Она не смотрит мне в глаза. Говорят, лжецы не могут смотреть окружающим в глаза. В моей компании мы больше всего стыдимся, когда говорим правду.
— Мои друзья считают, что я испытывала вожделение, — наконец говорит она, и голос ее кажется незнакомым, и дышит она учащенно.
— Ты никогда не прислушивалась к мнению других, — говорю я, пытаясь докопаться до истины и одновременно делая комплимент независимости ее духа.
Конни довольно тщеславна и отвечает именно так, как я и предполагал:
— Да, не прислушивалась.
— Итак?
Она все молчит и молчит, ожидание длится почти миллион лет, наконец она произносит:
— Да, я была влюблена в тебя.
Теперь, когда слова произнесены вслух, она может посмотреть мне в глаза. Слова правды сказаны. Она пристально смотрит на меня, словно бросая вызов, и ждет моего ответа. Я ничего не говорю, и она продолжает:
— Я была сильно влюблена в тебя в течение короткого периода времени. Я испытала все это по полной программе: не могла ни спать, ни есть, ни работать. — Обычно она говорит очень быстро, так что не всегда можно разобрать все слова, но сейчас хочет изъясниться как можно проще и понятнее, поэтому говорит медленно. Грудь ее вздымается. — Я просыпалась и засыпала с мыслью о тебе. Весь день я каждое мгновение думала о тебе. А ночью ты присутствовал в моих снах. Был момент, когда я готова была сделать для тебя все, что угодно, даже бросить мужа. Я верю ей.
— Ты заговорил о судьбе, Джон, ты прав, я действительно верю в судьбу. Тебе было суждено войти в мою жизнь. Ты все изменил. Ты пробудил меня. До Парижа я шла по жизни словно лунатик, жила только вполсилы, не видела, чем обладала, не знала, чего хотела.
Я слышал все это прежде, но никогда подобные слова не срывались с этих губ, и, пока я наблюдаю, как ее губы (розовые, пухлые и влажные) произносят эти признания, я чувствую, как мой член возбуждается, почти вздрагивает. Но еще более удивительно то, как что-то сжимает мне грудь. Я думаю, что мне, наверное, следует ее поцеловать. Я смотрю на то, как двигаются ее губы, соблазняя и поддразнивая. Что она сейчас говорит?
— Но это было тогда, а теперь — совсем другое дело. Ты полностью разрушил мои чувства. Я больше не люблю тебя и никогда не полюблю.
Я вижу, как Конни берет свою сумочку, достает несколько банкнотов из кошелька и оставляет их на стойке бара, настаивая на том, что эта бутыль шампанского за ее счет. Она выходит из бара беззаботной походкой свободной женщины. Она думает, будто только что закрыла главу. Ей наконец-то удалось высказать вслух то, что мучило ее уже несколько лет, и теперь кажется, будто она расквиталась со мной.
