Поужинав, они пошли к морю. Был тихий теплый вечер. Садилось солнце.
Оставшись наедине с Гарри, Лера чувствовала, что что-то витает между ними, мешая прежним легким отношениям. Она решила, что причиной этому могут быть вновь не оправдавшиеся ожидания Гарри, приехавшего в свой дом, который, увы, не стал теплей. Или груз страшной тайны, которую ему предстоит поведать родителям… Или то и другое вместе.
Быстро стемнело, и они вернулись.
Мать о чем-то спросила Гарри по-литовски — родители звали его Гарис, — он ответил:
— Лера — мой друг.
Мать посмотрела на Леру и вышла.
Гарри смущенно пояснил:
— Она спросила, стелить ли нам одну постель.
С наслаждением вытягиваясь в прохладных крахмальных простынях, Лера замерла. Она вдруг вспомнила, как Гарри обнимал и кружил ее, как прижимал к своему плечу в машине. Ее кожа словно восстановила его прикосновения, его тепло. Ей стало невыносимо хорошо, и захотелось, чтобы все повторилось… Потом она испугалась — к чему это? Но тут же отогнала от себя ненужную сейчас мысль и вернулась к приятным воспоминаниям.
В ее затуманенном усталостью и волнением сознании неожиданно всплыл вопрос матери, обращенный к сыну. Это повергло Леру в еще больший трепет. Она попыталась представить себе, что подумал Гарри… но провалилась в блаженную бездну.
Ночью ей снилось детство и море в Крыму.
* * *
Леру разбудил легкий звон оконного стекла. Она встала и подошла к полураскрытому окну. Внизу стоял Гарри и кидал в него камешки. Лера улыбнулась: лабас ритас. Он ответил и махнул рукой: айда на море — пробежка перед завтраком.
Когда она увидела Гарри раздетым, в маленьких обтягивающих плавках, она вспомнила слова своего давнего случайного собеседника об эстетической стороне отношений мужчины и женщины…
Лера знала Гарри в строгом костюме, в джинсах и джемпере, в легких брюках и поло. — она никогда не думала о его теле.
А сейчас перед ней стоял почти обнаженный мужчина, показавшийся вдруг незнакомцем, и вид его вызывал тот самый звон тех самых струн…
Лере не хотелось лезть в холодную воду, но Гарри мягко настоял, а потом, накинув на Леру махровую простыню, так растер ее, что она еще долго испытывала жар в мышцах. И волнение от прикосновений его рук — энергичных и сильных.
Молчаливая мать украдкой бросала короткие взгляды на сына и его «друга». Лере казалось, что она, как рентгеном, просвечивает их отношения.
Но чутье подсказывало ей, что в этом нет ничего, кроме профессионального стремления учителя держать под контролем ситуацию.
Гарри менялся на глазах. Он превращался в задорного мальчишку. Это был совсем другой Гарри — не ленинградский, не ученый-отшельник. Казалось даже, что он забыл о трагедии, постигшей его всего несколько месяцев назад.
* * *
Обычно, совершив утреннюю процедуру с пробежкой и окунанием, они возвращались на завтрак, а потом уходили далеко на безлюдный берег и проводили там весь день, взяв с собой термос с кофе, бутерброды и фрукты. Они плавали и загорали, разговаривали и молчали. Несколько раз Лера наблюдала, как Гарри делал записи в блокноте, предварительно извинившись перед ней.
Однажды он сказал:
— Это единственное место на земле, где я могу не работать. Где бы я ни был, у меня всегда в голове кишат мысли. А тут — их словно выдувает ветром. И вот эта штука, — он закинул кожаную папку в раскрытую сумку, — почти не нужна мне здесь.
— Ведь это хорошо, — сказала Лера.
— Это просто замечательно. — Гарри помолчал и добавил: — И еще замечательно, что вы со мной. Вы удивительный слушатель и собеседник… По-моему, я вам это уже говорил. — Он посмотрел на нее: — Мне очень хорошо с вами, Лера.
Ей тоже было хорошо с Гарри. Было интересно слушать его неиссякаемые рассказы о своих поисках в области лингвистики, об истории разных народов, о своих поездках на раскопки в Африку или о преподавании в Японии. Ей нравился его тонкий юмор и манера заменять в разговоре одни слова другими, когда получалась забавная игра нюансов их значений, или наоборот — вопиющие ляпсусы. Лера смеялась и ловила себя на мысли, что никогда в жизни она не чувствовала себя так безмятежно и легко. Только в далеком-далеком детстве. Пока однажды, в разгар праздника, не принесли в их дом страшную телеграмму, ставшую первым порогом на ее пути по далеко не такой безмятежной жизни, какой она казалась дотоле…
Гарри много плавал, а Лера — нет.
— Я с детства любила море ушами и носом. Мне достаточно вдыхать его запах и слышать шум. Ну и изредка поплескаться, когда станет жарко. Зато ни солнце, ни песок без моря не доставляют мне истинного наслаждения.
— Вы, вероятно, очень впечатлительный и чувственный человек, — сказал Гарри. — В вашей речи постоянно присутствуют эмоционально насыщенные выражения.
— Правда?.. Не замечала. — Лера смутилась от слова «чувственный».
— Конечно не замечали. Вы же не замечаете, как дышите.
«Ошибаетесь, — подумала Лера. — С некоторых пор мое дыхание учащается в вашем присутствии… а иногда и в отсутствие. Раньше оно — ваше присутствие — было не больше чем воздух… Ну не совсем обычный воздух, а, скажем, как после дождя или в лесу — сдобренный волнующими душу ощущениями. Теперь же я слишком часто замечаю, как дышу… как неровно дышу. Вот такой каламбур… Только бы вы ничего не заметили!»
Впечатлительный, чувственный человек… А что, разве не все люди чувственны и впечатлительны?
Лера задумалась. Пожалуй, нет — не все. Однажды, на работе, выглянув в окно, Лера воскликнула: «Ой! смотрите!» Сослуживцы приникли к стеклам: что? где? Они ничего не могли понять, пока Лера не указала им на заснеженные кусты и рассевшихся по ним снегирей. Народ был разочарован — их это не заинтересовало. Только молоденькая практикантка сказала: «Какое чудо!» — и долго смотрела на зимнюю картинку, пока начальница выразительным покашливанием не загнала их обеих на места.
И еще она вспомнила, как совсем недавно, возвращаясь с Сонечкой и тетей Таней с могилы Катьки и Гарика, Лера присела на корточки, заметив двух муравьев, тянувших ношу. Она наблюдала их слаженную работу и то, как к ним пришли на помощь еще несколько собратьев. Зрелище захватило ее. Сонечка, ушедшая вперед, подождав немного, сказала: «Лерочек, сколько тебе лет?»
* * *
Гарри выходил из воды. Лере нужно было бы лечь и не смотреть на него. Но она сидела, обхватив колени руками, и не могла оторвать взгляда: подтянутое тело, стройные ноги, узкие бедра. Грудь покрыта пушистой растительностью, которая тонким ручейком стекает на плоский живот и расплывается по нему еще одним темным пятном…
Когда Лера видела в кино или журналах переливающиеся мышцами голые мужские торсы, то сочувствовала их обладателям: они казались ей обиженными природой, поскольку в ее понимании мужчина с лысой грудью — это нечто неполноценное. Откуда это в ней? Ищите в колыбели, сказал бы понимающий в таких делах умудренный опытом Старик.
