— Ну, сейчас уже не семидесятые годы.
— Ты мне вот что скажи… — Наташа внезапно стала серьезной. — Когда он последний раз смеялся?
— Он умеет смеяться, — возмутилась Стефани. — Ты, собственно, о чем? Мне казалось, он тебе нравится. Ты вот ему определенно нравишься.
— Майкл и мне нравится, он толковый, заботливый… ну разве что не из тех, с кем можно подурачиться, вот и все, что я сказала.
— Мне с ним хорошо. Он добрый, умный, ответственный. И никогда мне не изменит!
— Потрясающе. Я очень даже понимаю, почему последнее кажется тебе сейчас самым важным, но… все это не значит, что ты должна считать, будто ваши отношения навсегда. Пока ты не будешь полностью уверена, а ты еще не уверена.
Стефани тяжело опустилась на диван. Внезапно ей стало жаль себя до слез. Она и вправду заплакала, настигнутая волной столь несвойственной ей жалости к себе. Наташа оторопела.
— Прости, Стеф, я не хотела тебя расстроить!
Стефани плакала редко, и, соответственно, когда это с ней случалось, то все, что копилось в душе с последнего раза, прорывалось наружу, и она уже не могла остановиться. Она попыталась объяснить, что Наташа ни в чем не виновата, но разговаривать и плакать в одно и то же время было очень трудно, и плач победил. Она потрясла головой в надежде, что Наташа поймет, что она хочет сказать. Поняла Наташа или нет, она подошла и села рядом, беспомощно погладила ее по ноге. Стефани сознавала, что подруга волнуется — за все годы их дружбы она едва ли видела Стефани плачущей, — но успокоиться не могла. Она даже не понимала толком, о чем плачет, она просто чувствовала себя опустошенной, будущее казалось ей беспросветным, а вся жизнь — прожитой зря.
— Тебе это очень нужно — иногда вот так выплакаться, — говорила Наташа тем временем. — А то ты всегда бодришься, а это неестественно. Многие женщины совсем расклеились бы, случись с ними нечто подобное, а ты только вздохнула. Это нездорово.
— О чем ты? Я пыталась держаться, и, по-моему, это правильно.
— Я тебя не критикую, Стеф, только никто не может пройти то, что прошла ты, и в какой-то момент не сломаться. Просто ты продержалась дольше, чем остальные. И это хорошо. Если бы я терпеть не могла все новомодное, я сказала бы что-то вроде «Подниматься не начнешь до тех пор, пока не позволишь себе окончательно пасть». Но я подобное никогда не скажу, а скажу я то, что вся эта твоя месть Джеймсу…
— Которую ты считала правильной!
— …которую я считала правильной, и Майкл нужны были тебе для самосохранения. Они помогли тебе продержаться в самое трудное время. Они дали тебе возможность отвлечься. Оттянули момент, когда ты по-настоящему осознала то, что с тобой произошло, но теперь ты уже достаточно собралась с силами, чтобы с этим справиться. И вот с этого момента ты уже по-настоящему можешь идти дальше.
— У нас с Майклом все прекрасно! — резко возразила Стефани. — Если он тебе не нравится, это твоя проблема. — Она отмахнулась от Наташиных возражений. — Раньше тебе не нравился Джеймс, а теперь вот Майкл.
Она тут же поняла, что ее слова звучат ребячливо. Ведь Наташа оказалась права, недолюбливая Джеймса, подруга просто близко к сердцу принимает ее интересы. И если Стефани даст себе без труда задуматься, то согласится, что в Наташиных словах о ее отношениях с Майклом что-то есть. Но Стефани не собиралась позволять себе задуматься.
— Я разрешу ему переехать ко мне, — произнесла она задиристо. — Он славный, и нам хорошо вместе.
— Ну, если ты и правда этого хочешь, тем лучше, — сказала Наташа. — Я просто хотела убедиться, что ты абсолютно уверена. Я правда очень рада, раз это делает тебя счастливой. — Она протянула руки, чтобы обнять Стефани, но та отстранилась. Она была по горло сыта Наташиными советами. Она очень кстати забыла, что сама требовала этих советов, что именно Наташе звонила в два часа ночи, когда не знала, что делать, и Наташа всегда готова была все бросить, чтобы выслушивать ее жалобы. Стефани встала и взяла пальто.
— Мне пора, — холодно сказала она и вышла не попрощавшись.
Глава 47
Единственной профессиональной ошибкой, совершенной Джеймсом — единственной, которая действительно имела значение, — было то, что он сразу не принял на себя вину в гибели Берти. Чарльз Салливан мог разгневаться, мог передоверить заботу о своем коте и второй собаке другому ветеринару, мог даже пригрозить предъявить иск за понесенный ущерб. Но он никогда не потребовал бы у Гарри уволить Джеймса. И даже в этом невероятном случае, если бы Джеймс в последнее время не был рассеянным, каким-то взлохмаченным, Гарри едва ли прислушался бы к требованию клиента. Но вышло так, что Гарри и сам был озабочен состоянием Джеймса, и, когда ему позвонила женщина, назвавшаяся референтом Чарльза Салливана, и сказала, что у Чарльза есть основания считать, что Берти погиб из-за допущенной Джеймсом халатности — а причиной гибели стал ватный тампон, застрявший в горле песика, — он, недолго раздумывая, вызвал Джеймса к себе в кабинет для объяснений.
— Это была случайность, — сразу сказал Джеймс, ошибочно полагая, что медсестра Аманда как-то прознала, что именно произошло в операционной, и сообщила боссу.
— Так ты хочешь сказать, что это правда? Значит, ты пытался скрыть факт, что собака Чарльза Салливана умерла по твоему недосмотру?
— Я виноват, — проговорил Джеймс. — Но ты сам знаешь, как случаются такие вещи…
— Погоди, Джеймс, — перебил его Гарри. — Ты меня не понял. Я не из-за Берти злюсь, а из-за того, что ты выставил меня идиотом. Ты поставил меня в ситуацию, когда я был вынужден защищать тебя, не располагая фактами.
Это был прямой обман, сказал Гарри. Он, захваченный врасплох, оказался в трудном положении и вел разговор вслепую, чтобы не произвести впечатление, словно он не ведает, что творится у него в операционной. Он чувствовал себя круглым дураком, пытаясь убедить женщину — а она говорила от имени Чарльза и была очень сердита, — что лично выяснял, что именно случилось во время операции. Джеймс сам-то видит, насколько скверно все получилось? Он сам чувствует, что последнее время создает проблемы? Ему очень жаль, сказал Гарри, и Джеймс ему почти поверил, увольнять его, но выбора у него нет. Этот случай могут предать гласности, и о лечебнице пойдет дурная слава… или же Джеймс добровольно уйдет в конце недели. Пусть Джеймс сам подумает и поступит, как считает правильным.
Джеймс не сомневался, что правильно было поступить так, как он собирался поступить вначале. Он и должен был это сделать сразу же и тогда не оказался бы в нынешней ситуации. Он должен был поступить правильно еще год назад, когда Кати и Стенли впервые появились в его приемной. Он сказал Гарри, что примет всех пациентов, которые успели к нему записаться, и тогда уйдет — тихо и без шума.
И вот он стал безработным. Еще недавно у него была собственная процветающая практика, красивый дом и в равной степени красивая жена (уже не говоря о любовнице, но он даже наедине с собой пытался затушевать свои ошибки), а теперь он не имеет работы и живет один, никому не нужный, в захудалом мотеле. Менее чем за полгода у него не осталось ни дома, ни семьи, ни денег, ни самоуважения. И гордости тоже не осталось, горько подумал он.
