Наружные термометры показывали +3, когда дружно, точно сговорившись, коммунальные службы отключили горячую воду в половине города.
Нахохлившись, москвичи кутали простуженные носы в мохеровые шарфы, от души ругая суровый климат, равнодушное правительство и ненормальный курс доллара. Старики вспоминали, что три последние цифры этого года, перевернутые вверх тормашками, означают, аккурат, число дьявола – 666, а значит, все беды еще впереди…
Наконец наступил июнь. Горячую воду дали, но до нее уже никому не было дела, потому что ртутные стрелки заоконных термометров безжалостно устремились к +40.
Плавился асфальт, растекались по нему ребристые шины, от жары «плыли» мозги… После трех недель засухи в Подмосковье заполыхали леса, загорелись торфяники. Горячий ветер нагонял на усталую столицу прогорклый сизый смог. Его смешанный с тягучими бензинными парами смрад ощущался повсюду…
Таким было последнее лето уходящего тысячелетия в городе Москве.
В кабинете генерального прокурора Московской области кондиционер работал на полную мощность. Но хозяин ощущал себя так, точно уже долгое время находился в основательно разогретой сауне, ощущая страстное желание нырнуть с головой в бассейн с ледяной водой. Или хотя бы встать под обжигающе холодный душ…
Против воли он думал об этом, с тоской глядя в холодные яростные глаза посетительницы. Глаза цвета мокрого асфальта… Платиновая блондинка лет сорока с холеным высокомерным лицом, идеальной, волосок к волоску, стрижкой, с безупречным маникюром на нервных пальцах, в неброском, но «родном» костюме Шанель – курила, стряхивая порой мимо пепельницы, и терпкий сизый «Воговский» дым смешивался с горьким запахом дорогого парфюма.
И от этой чудовищной какофонии, к которой упорно примешивался заоконный торфянниковый смрад, у немолодого усталого, жаждущего скорого отпуска прокурора медленно, но верно начинало ломить позвоночник. Он провел взмокшей ладонью по принимавшей с каждым днем все более зримые очертания залысине, ловя себя на том, что оправдывается перед визитершей, словно нашкодивший мальчишка.
– Уверяю Вас, я сделал все, что в моих силах и в моей власти. И даже больше. В 1978-м судебно-медицинская экспертиза признала Ладынина невменяемым, и дело автоматически перешло в компетенцию врачей. Согласно постановлению суда, Ладынин был помещен в областную психиатрическую лечебницу, где и находится по сей день. Дважды в год проходил освидетельствование. Не мне Вам объяснять, что на дворе давно не 78-й. Ладынин вышел бы лет пять назад, если бы не настойчивые просьбы мои и моих предшественников в должности. Но сегодня дело приняло иной оборот. Эксперимент группы Риттера по разработке нового препарата против… – прокурор страдальчески сморщился, – заболеваний подобного рода… Я не специалист, там все указано… – он кивнул в сторону объемной стопки разновеликих бумаг.
– Что Вы делаете? Слабо возмутился прокурор, увидев, что дама стряхнула пепел на верхний из листков. – Это же документ! Заключение независимых специалистов Берлинской Академии медицины… А вот – экспертов лаборатории фармацевтической кампании Байер… Читайте сами: результаты исследований научной лаборатории под руководством главврача Риттера Георгия Аркадьевича признаются превосходными: около 90 процентов полного излечения. Новый препарат – последнее достижение в психиатрии, самого Риттера зазывают теперь все институты мира. Не могу понять, чего он ждет… Тем не менее, Ладынин как один из первых «подопытных кроликов» прошел кучу всевозможных диагностик, и вот заключение о его вменяемости, безопасности для общества и недопустимости дальнейшего содержания в лечебнице. – Прокурор протянул посетительнице белоснежный лист с кучей гербовых печатей. – Поймите меня, сударыня. Дело приняло международную огласку. Если Риттер обвинит меня в том, что по моему указанию в психиатрической больнице насильственно удерживаются здоровые люди, плохо будет нам обоим…
– Да что Вы мне тычете эти дурацкие бумажки! – Рассерженный взмах маленькой, но крепкой ладони с тяжеловесно сверкающим на среднем пальце перстнем обрушил на линолеумные шашечки кабинетного пола белый листопад.
Бросив на посетительницу укоризненный взгляд, но не обронив ни слова, прокурор нагнулся, собрал разбросанные листки в голубенькую папку, а, распрямляясь, почувствовал острую боль в спине – напомнил о себе застарелый остеохондроз.
– Риттер… – Блеснул, очертив сигаретный полукруг, тяжеловесный камень, сверкнула надменная злоба в ее глазах.
– Риттер… Да он сам недалеко ушел от своих психов. Упрятать бы его подальше от нормальных людей…
Прокурор сдержанно промолчал, медленно задыхаясь от дыма, духов и пристально-яростного взгляда. Спина болела все сильней, в отпуск хотелось все больше, уже неважно, куда, не обязательно к морю… Хоть на ненавистную дачу, лишь бы подальше…
– Значит, Вас волнует только ваша собственная задница, – словно прочитав эти мысли, сквозь зубы проговорила дама, – а тот факт, что на свободу выходит преступник, убийца, Вам плевать. Еще бы: ведь он зарезал не вашу сестру! Ей было двадцать, только двадцать, слышите? Моей дочери восемнадцать, и мне становится дурно при одной мысли, что на ее пути может встретится подобное животное…
– Сударыня, по российским законам за убийство, совершенное в состоянии аффекта, максимально положенный срок – три года. Так что, будь в свое время Ладынин признан вменяемым, он освободился бы восемнадцать лет назад…
– Это идиотский закон! Собаку, попробовавшую однажды кровь, пристреливают…
– Но человек немного отличается от собаки…
– В данном случае – в худшую сторону…
– Прошел двадцать один год…
– Бросьте! – Дама резко подала вперед, уперев побелевшие фаланги стиснутых в кулаки пальцев в прокурорский стол. – Расскажите кому-нибудь другому душещипательную байку! Я не верю не в фальшивое раскаяние, ни в изменение сознания, ни в чудо-лекарство, ни в Бога, ни в дьявола!
Клубящийся дым неумолимо заполнял кабинетное пространство, вытесняя хозяина на последние околооконные сантиметры.
Прокурор удушливо закашлялся и, вытирая уголки слезящихся глаз, умоляюще поднял кверху ладони, прося капитуляции:
– Я сделаю все, что смогу. Если на свободе этот парень хоть что-нибудь натворит, будь то безбилетный проезд или нецензурная брань в общественном месте, он тотчас окажется за решеткой.
– Вы меня не поняли. Мне не нужны банальные пятнадцать суток. Он должен сидеть до конца своих дней, или…
Видавшему виды прокурору сделалось не по себе от ее холодного немигающего взгляда, сверлившего сквозь ребра, до самого позвоночника.
– В таком случае, – прошептал он, – нужно что-то более веское, например, распространение наркотиков или…
– Убийство.
– Да, или убийство. Но вряд ли он совершит это снова…
– Он или кто-то другой – какая разница? – Дама достала новую сигарету, и один вид ее вызвал у прокурора горловой спазм. – Разве в Москве и Подмосковье убийства – редкость?
