– Не уверен, но может быть…
– Не тяни кота за хвост.
– Какого кота? – удивился Асим.
– Это такая поговорка. Русская. – Нина отчаянно грызла кожу на уголке указательного пальца. – Означает: скорее выкладывай, что знаешь.
– Это может быть старик Аванди. Он абсолютно безобиден. Наверно, ему было просто интересно взглянуть на единственную наследницу сыновнего состояния.
– Кто? – подавшись вперед, переспросила Нина. – Отец Алекса?
– Ну да.
– Так что, он ничего не получил?
– Ни песеты.
– Неслыханно, – прошептала девушка. – Почему?
– Они были в ссоре. И знаешь, что больше всего задело старика Аванди? То, что даже перед смертью сын позвонил не ему. Мне. И не оставил ни строчки. Я помню его записку наизусть:
«Я, Селами Аванди, находясь в полном уме и добром здравии, заявляю, что виновен в гибели Надежды и Сергея Кузнецовых, застреленных в Москве десятого июля сего года нанятым мною киллером. Я не могу жить с этим и потому ухожу. Асим, пожалуйста, позаботься об их дочери, Нине. Ей только двенадцать. Пусть все, что у меня есть, будет принадлежать ей. Прости, что опять разочаровываю тебя. Прощайте все. Может, еще встретимся. Алекс».
И все. Я пытался отчинить старику какую-то сумму, но тот уперся, как баран. «Если сын не нашел для меня ни одного слова перед смертью, то больше мне ничего не нужно. Даже его памяти». Я убеждал его, что в том состоянии, когда писалась записка, вряд ли Алекс вообще что соображал. «В полном уме…» Да ни один псих не признает себя таковым… Бесполезно. Старик даже упрямее, чем ты.
– Невероятно, – покачала головой Нина. – Просто невероятно.
Она резко поднялась, зашагала от стены до стены, на обратном пути остановившись у окна.
– Что ты мечешься?
– Что?! – Она извернулась, как змея, готовая к броску. – Выходит, я еще и обобрала старика. Скажи, к их ссоре тоже прекрасная Надежда ручку приложила?
– По-моему, у тебя пунктик, – рассердился Асим. – Скоро ты начнешь обвинять Надежду в аварии на вашей подводной лодке. Послушай, кажется, твоя бабушка – мать Надежды? Почему ты тогда не осталась с родителями отца?
– Хороший вопрос. – Губы девушки дернулись, болезненно искривившись. – Да, за меня была тяжба. И на суде я узнала все тонкости происшедшего. Когда моя мамочка, с кем и сколько раз… Просветили по полной программе.
– Неслыханно! – подскочив, воскликнул Асим. – Заставлять двенадцатилетнего ребенка выслушивать подобные мерзости! Это… – Он запнулся, не находя нужных слов, беспомощно разведя руками.
– Это жизнь. – Нина потянулась за сигаретой. Пламя зажигалки мелко вздрагивало. – Все было на стороне папиных родителей. Юрист и экономист против какой-то медсестры детской поликлиники. К тому же их было двое, а бабушка одна. С дедом она давно развелась, и к тому времени он окончательно спился. Меня судья все спрашивала: «С кем ты хочешь остаться?» Это потому, что мне уже исполнилось двенадцать, и я имела право выбирать. А я молчала. Мне было все равно. Может, я еще была в шоке после гибели родителей? Точно не знаю. Бабушка показывала меня каким-то врачам, мне выписывали таблетки, но от них постоянно хотелось спать, а снилось одно и то же: папа и Надежда на земле… К тому же от тех таблеток я плохо соображала, стала заторможенной, как зомби, и потому выбросила их в унитаз.
Потом я вообще перестала спать, а заодно и есть, и меня упекли в больницу… Но не важно, то было после… А тогда меня привезли на очередное заседание, я услышала, как в коридоре они сказали бабушке: «Мы не позволим тебе вырастить из девочки шлюху, какой была ее мать». Я ожидала, что бабушка закричит на них, начнет оскорблять в ответ, но она просто заплакала. А у меня вдруг ноги словно отнялись. Меня толкают в спину, а я стою. Потом села на скамейку и говорю: «Я останусь с бабушкой Олей. И не смейте больше ее обижать, или я вас знать не хочу». Вот так все и было. И знаешь, за все годы мы почти не разговаривали о Надежде. Эдакое негласное табу. Словно ее вообще не существовало. Сейчас я думаю, что, наверно, бабушке было нелегко. Ведь Надежда была ее дочерью. Но она нашла в себе силы похоронить воспоминания ради меня…
Нина, умолкнув, ткнула окурок в пепельницу.
– Извини, – тихо сказал Асим.
– За что?
– За то, что заставил тебя вспомнить.
– А я и не забывала. Никогда. – Ее губы снова покривились, медленно складываясь в подобие улыбки. Нина достала пудреницу, помаду и размашистым движением, не отвлекаясь на изгибы и уголки, зашпаклевала ненужную бледность в золотисто-песочный тон. Получилось резковато, но не плохо. Только после этих манипуляций она вскинула на партнера серьезные глаза, в самой глубине которых скрывалась неизъяснимая печаль.
Асим невольно вздрогнул. Этот взгляд словно пришел извне, прокравшись сквозь толщу лет. Он хотел сказать, что сейчас Нина, как никогда, похожа на Надежду. Но промолчал, не желая вызвать очередную вспышку негодования. Он догадывался, что ей иногда бывает больно. И лишь сейчас понял, что ей больно всегда. И она носит в себе эту боль как осколок, который невозможно удалить. Можно лишь попытаться облегчить страдания, постепенно сведя на нет. Но как? Он не знал. В той жизни, что он выбрал, люди были величиной абстрактной. Их можно было прибавлять и вычитать, умножать и делить. С женщинами еще проще. Много – значит ничего. Ноль. А даже второкласснику ясно: помноженное на ноль, нулем останется. Конкретными были только цифры. Сумма затрат. Статистика. Планирование. Бюджет. Сумма прибыли… Даже жена, на старости лет вдруг решившая перейти из разряда абстрактных величин в разряд конкретных с помощью смешной бумаги с требованием развода и каких-то выплат, оставалась далекой серой тенью из прошлого. Такого далекого, что казалось, не его, Асима, вовсе. Он не собирался встречаться с нею. Ему было все равно.
Нет, он солгал бы самому себе, если бы не признался, что была одна женщина, которая могла бы встать рядом с ним, пробившись сквозь холодную абстракцию его существования. Пожалуй. Но не смогла. Она была слишком слабой для этого. А он не уважал, не любил слабость. Даже в женщине. Особенно в женщине. Вялая покорность, робкие слезы, мольбы и истерики приводили его в бешенство. Рядом с собой он всегда хотел жизни. Упрямой жизни, бьющей через край… Слишком поздно.
– Детка, – проговорил он, коснувшись Нининого плеча. – Отвлекись. Пойди прогуляйся. У тебя уже под глазами круги. Никуда не денутся эти чертовы проекты.
– Ты прав, – как-то безвольно согласилась Нина. – У меня уже глаза на лоб скоро вылезут.
Уже выходя, Нина обернулась и тихо проговорила:
– Все-таки дурак ты, Асим…
– Я знаю, – сказал он, грустно усмехнувшись, когда дверь за Ниной плотно затворилась. – Но нельзя же бесконечно быть самым умным.
Чуть в сторону и вглубь от туристической зоны, и попадаешь в бедные кварталы. Обшарпанные домики, старухи, замотанные в платки, грязные дети, резвящиеся среди мусорных куч.
