– Прекрасно. Квартиру с ремонтом можно продать гораздо дороже.
– И вообще, – выпалила вдруг стоявшая позади мама, – не нужно беседовать с Федором на квартирные темы. Потому что он ничем не может распоряжаться. После смерти тети Марии он оформил дарственную на Саню. Так что теперь все вопросы вы будете решать с ней.
– Я еще и до участкового доберусь, – пообещала я. Разбуженная во мне стерва никак не желала угомониться. – Понаедут из тьмутаракани, коренных москвичей из квартир пытаются выселить! Вы еще меня не знаете… – Я методично повышала голос. – У моего мужа такие связи! Никому мало не покажется! Будете доставать дядю – завтра же сниму ему другую квартиру, а сюда запущу цыганский табор, роту гастарбайтеров или оркестр барабанщиков.
И оформлю все официально, через фирму, с уплатой налогов, так что не подкопаетесь! Предупреждаю, разгребайте холл и ведите себя нормально. Всего хорошего.
На этой высокой ноте я хлопнула дверью так, что в Федечкиной квартире задребезжали стекла.
– Мощно ты ее, – только и смог вымолвить Федечка.
Я фыркнула. Не таких в свое время на рынке на место ставила. Да и закалка в классе коррекции помогла.
– Вот что, Федя, – учительским тоном произнесла мама, – эта Римма, конечно, та еще штучка…
– Сука она, – авторитетно добавил Федечка.
– Но и ты должен вести себя прилично, – пропустив мимо ушей реплику, воспитывала мама непутевого братца.
Тот покаянно кивал, соглашался. Когда назидательная беседа окончилась, мы сели пить чай с принесенным нами шоколадно-вафельным тортом, и Федечка задумчиво проговорил:
– Знаете, а мне понравилась эта идея насчет дарственной. Тогда я уж точно буду в полной безопасности. Ведь если квартира вроде уже не моя, то и убивать меня нет никакого смысла! – Федечка просиял впервые с материнских похорон, поднял указательный палец и торжественно изрек: – Я подарю квартиру Саньке при условии, что останусь здесь жить до конца моих дней. И вообще – не хочу, чтобы моя квартира досталась государству. Оно обобрало нас не единожды, хватит! Ну а после вы меня хоть добрым словом помянете. – Он печально усмехнулся. – Кроме вас больше ведь некому… Кларка, стерва, только порадуется…
– Федор, перестань, не гневи Бога, – поперхнулась мама. – Никто тебя пальцем не тронет. С соседями поговорили, к участковому тоже сходим. Живи себе спокойно.
Но Федечка уперся и стоял на своем, и маме пришлось согласиться сходить с ним к нотариусу для оформления документов. На прощание занял двести рублей до зарплаты. На обратном пути мы молчали. За окном сыпал редкий мокрый снег, дворники лениво ползали по стеклу.
– Ну и влипли мы, Санька, – вздохнула на обратном пути мама. – Федору пятьдесят всего. Теперь хочешь не хочешь, придется и его проблемы решать, капризы сносить, деньгами ссужать и ухаживать, если заболеет… Какой конец его ждет, неизвестно. Так вот хватит инсульт по пьянке, и будет сидеть – улыбаться…
– Ты его в беде не бросишь, – возразила я. – А так хоть квартира нам останется.
– Да, квартира шикарная, – согласилась мама. – Но неуютная какая-то. Поменялся бы на маленькую, в самом деле. Новое место – новые впечатления. Может, и жизнь бы наладилась… Но ведь не слушает. – Она сокрушенно развела руками.
– Мам, за полтинник ему, поздно уму-разуму учить, – напомнила я.
– Да, ты права, – согласилась мама. – Удивительное дело: нам наследство предлагают, а мы не рады… Клара бы сейчас клещом вцепилась.
– Ага. И закончил бы он в доме престарелых, брошенный и забытый.
Мама только вздохнула.
Снова вместе
Осень выдалась склизкой, ветреной, дождливой и весьма располагала к работе. Я пила горячий кофе и отстукивала очередную главу, когда раздался телефонный звонок.
– Добрый день, – послышался очень знакомый мелодичный женский голос, – скажите, пожалуйста, это квартира Ковалевских?
– Да, – подтвердила я. – Кто вам нужен?
– Санька, это ты? – радостно дрогнул голос. – Привет, это Зоя. Зоя Вейсман…
Гостиная в шикарном загородном доме на престижной Рублевке была оформлена в восточном стиле. Горничная в строгом синем платье разливала чай. Мы с Крис утопали в мягких креслах. Зайка, ослепительная до невозможности, в брючном костюме, потрясающе оттеняющем ее загорелую кожу и роскошные кудри, сидела напротив, покачивала на большом пальчике ноги модельное чудо на тонком серебристом ремешке, курила тонкие сигареты с ментолом и рассказывала о жизни. В маленьких ушках, на шее, изящных пальцах мерцали бриллианты. Зайка стала питать явную слабость к дорогим украшениям.
После предательства Эдика Зайка впала в жесточайшую депрессию, перестала есть, спать и даже подумывала о самоубийстве, но, к счастью, от непоправимого шага ее уберегла мысль о родителях. Однажды ночью она приняла решение: собрала самые необходимые вещи в дорожную сумку, взяла деньги и рано утром, пока мать с отцом спали, отправилась из Нетании в Тель-Авив. Все проходило как в тумане. На тель-авивском вокзале Зайка решила позвонить домой, и, пока разговаривала по таксофону, у нее украли сумку с вещами и записной книжкой, в которой были наши с Крис адреса и телефоны. Очередной удар судьбы Зайка приняла философски, видимо, Богу было угодно, чтобы в новую жизнь она вошла налегке, полностью отрешившись от старых вещей и отношений. Деньги были с собой, в нагрудном кармане, поэтому она смогла снять комнату, купить необходимую одежду и на следующий день отправилась искать работу. Институт остался в прежней жизни. Зайка устроилась официанткой в ночной клуб. Днем спала, ночью работала. Искусственный свет, громкая бесформенная музыка и атмосфера ежедневного праздника притупляли боль, выхолащивали чувства. Пару раз она пробовала травку, не понравилось: наутро зверски болела голова. Случился пресный романчик с диджеем, но новый бойфренд быстро наскучил. Потом были другие. Зайка открыла для себя удовольствие без привязанности, секс без любви, отношения без обязательств. Эта новая жизнь начинала ей нравиться, она было гораздо удобнее и проще, чем прежняя, – без боли, без терзаний, без чувств. Мужчины делали дорогие подарки, она принимала их с царственным снисхождением. А потом ее увидел известный в модельном бизнесе «охотник за лицами» и пригласил на кастинг.
Так началась Зайкина карьера модели. Зайка была не только красива, но умна и фантастически работоспособна. Разочаровавшись в любви, она занялась карьерой и преуспела. Вскоре Израиль стал ей тесен, Зайка перебралась в Париж. А через некоторое время вошла в число самых высокооплачиваемых моделей мира.
Тогда-то ее разыскал Эдик. Он написал ей слезливое письмо с мольбой о прощении, поведал о неудачном браке и грядущем разводе и о том, что так и не сумел забыть свою первую любовь… Зайка равнодушно пробежала глазами по строчкам. Внутри ничего не екнуло, не дрогнуло, не отозвалось. Все перегорело, отболело, закончилось. Зайка не ответила.
