Объемистая женщина протягивает два круглых куска сыра Линни и Корнелии. Линни берет свой, вдыхает его аромат и засовывает в рот. «Подлизывается», — думает Корнелия и начинает качать головой. Но объемистая женщина поднимает брови, и Корнелия понимает, что не следует ждать эмоций — гнева или обиды. Она берет сыр и ест.
— Полегчало? — спрашивает объемистая женщина.
— Да. Нет, в смысле, я и так чувствую себя отлично. В смысле, лучше некуда. Подождите, я хочу сказать, все в порядке. Я чувствую себя в порядке. — Теперь уже Корнелия говорит визгливо, вы ведь знали, что так и будет, дайте ей только время. От природы у нее голос не визгливый, ее просто довели этим безудержным потоком жалости и сочувствия.
— Тогда, как я понимаю, остается посочувствовать Мартину, — вздыхает Линни.
Кроме Корнелии, все в магазине, возможно, все на тротуаре у магазина, возможно, все в целом городе понимающе кивают.
— Да нет, все не так. Разумеется, все не так! — Корнелии кажется, что проблема ее сексуальной жизни, подобно щенку, которого в здравом уме ни в коем случае нельзя было спускать с поводка, носится теперь как сумасшедшая среди совершенно незнакомых людей. Доведенная до ручки, Корнелия отбрасывает всякие приличия, голос ее звучит, как сирена. — Это было в первый раз! И если в первый раз искры не полетели, это не значит, что они не полетят никогда! Мы люди, мы взрослые, мы учим друг друга, мы общаемся. Фейерверк не просто выстреливает, он раскручивается.
Все замирают, потрясенные невероятной абсурдностью этой метафоры. И в этой тишине объемистая женщина произносит:
— Ошибаешься. — Затем повторяет: — Ошибаешься.
— О Господи, сейчас она начнет излагать историю своей сексуальной жизни, — стонет Мужчина средних лет номер один.
— Вовсе не собираюсь рассказывать о своей сексуальной жизни, хотя могла бы. Я говорю о науке.
— Науке? — удивляется Линни.
— Феромоны. — Женщина поворачивается к Корнелии. — Химические вещества в нем взывают к тебе, химические вещества в твоем теле отвечают. Это либо происходит, либо нет.
Корнелия теряет дар речи. Женщина поворачивается к Линни:
— Она никогда не слышала о феромонах?
— Я слышала о феромонах, — стонет Корнелия. Вид у нее жалкий.
— Корнелия у нас наукой не интересуется, — поясняет Линни, обращаясь к объемистой женщине. — У них в семье ученый — ее сестра Олли. Вроде бы генетик. И невероятно красивая. Высокая. И посмотрели бы вы на ее мужа!
Объемистая женщина хлопает в ладоши и кивает, как будто слова Линни многое объясняют. Возможно, это и так, но это вовсе не их дело, черт побери! И вообще, Корнелия не назвала бы женщину ростом в пять футов шесть дюймов высокой.
— Чтоб вы знали, у меня были отличные оценки по всем предметам! Всю среднюю школу только самые высокие оценки, — блеет несчастная Корнелия.
Именно поэтому не следует обсуждать свою сексуальную жизнь в магазине сыров в Южной Филадельфии. Потому что результат может быть только один: ты стоишь посредине магазина, тебе тридцать один, голова запрокинута и ты орешь диким голосом по поводу отметок в твоем табеле.
Возвращаясь в мою квартиру, мы с Линни, как водится, остановились на углу Одиннадцатой и Ломбард-стрит, чтобы через забор полюбоваться детишками. Стоял декабрь, и приближался вечер, но дети на площадке, казалось, не замечали холода. Они носились в расстегнутых пальто, карабкались по перекладинам без варежек. На мне были кожаные перчатки, и я держала в руке стаканчик с горячим кофе, но мои ладони будто вспомнили ощущение ожога от холодных перекладин. Заплакал ребенок, когда мамаша отодрала его от шеста, на котором он висел. Он хотел продолжать игру, он не хотел возвращаться домой.
— Помнишь? — спросила Линни. — Это нежелание остановиться, даже если уже промерзла до костей? Как ты думаешь, куда они подевались, эти порывы?
Она всегда так делала — высказывала вслух то, о чем думала я. Мне захотелось рассказать ей, как после катания на санках Кэм, Тоби, Олли и я, а иногда наши друзья Стар и Тео сидели на полу в прихожей, мокрые насквозь, и снимали сапоги, и как мы понимали, что замерзли, только после того, как наши руки и ноги отогревались и начинали сильно болеть. Но я наказывала Линни за сцену в сырном магазине, поэтому только пожала плечами.
— Ты не умеешь на меня сердиться, Корнелия. Ты же знаешь, что не умеешь, так зачем пытаться?
Я промолчала. Мы продолжали наблюдать за детьми. Малыш лет трех или около того, в комбинезоне и смешной многоцветной шапке из флиса все еще качался на качелях. Мать раскачивала его, а он пел, фальшиво, но с большим энтузиазмом: «Я сложу свой щит и меч на берегу реки, на берегу реки, на берегу реки».
«Мне бы такого пацана», — подумала я.
— Я бы вон того взяла, — сказала Линни, показывая на мальчика. — Но обязательно вместе с его шапкой.
Я взглянула на нее:
— Дело не в том, что я не умею на тебя долго сердиться. Я и рассердиться-то не могу. Если бы я могла, то так бы и сделала. Так и знай.
Мы зашагали дальше. «Я не буду больше воева-а-а-ть!» — разносилось над нашими головами.
Секс плохим не был. Просто вечер был таким утонченным, без малейшего недостатка во всех отношениях, что секс должен был бы быть открытием. Он должен был бы доставить нас на луну. Но не доставил — не совсем.
Когда я сказала все это Линни уже в квартире, она заметила:
— Значит, ты хочешь сказать, что единственное, чего не хватало ночи невероятного, идеального секса, так это невероятного, идеального секса?
О Линни! Аллегория всей моей жизни.
— Я вовсе не это хотела сказать. Ты бы только видела, какой ужин он приготовил. Цветы на столе. Как свет проникал через окна. Если бы ты могла видеть его лицо, когда он смотрел на меня. И слышала бы, что он говорил, и не только до, но и после. Кстати, после было потрясающим. Я была в восторге от после, а ведь ты прекрасно знаешь, как иногда неловко бывает после. — Я замолчала.
Я обожаю намеки, уклончивость, благоразумие, объектив камеры, устремленный вверх — в небо, на часы с кукушкой над кроватью, на бурную реку. Сексуально — это когда Джимми Стюарт и Донна Рид говорят одновременно по телефону, когда их гнев постепенно перетекает в желание, возникающее из близости губ и тел. Я хочу сказать — вас не нагружают деталями, во всяком случае, детальными деталями. Если вы похожи на меня, а я, как большинство людей, считаю, что большинство людей такие же, как я, вас все устроит.
Разобравшись с этим и рискуя показаться вам сумасшедшей или по крайней мере ужасно странной, я расскажу вам о седьмом свидании, так как именно оно врезалось мне в память. Итак, все в последовательности:
• Комплимент первый
• Почти «Окно во двор»
• «Дурная слава»
