Мать сбегала к администратору, и та объяснила далекой от техники туристке, как включать кондиционер, который, оказывается, располагался под потолком в виде вентиляционного отверстия. Вскоре мать уже стояла на кровати и махала вверх и вниз полотенцем, чтобы развеять теплый воздух по всему пространству комнаты. Дочь наблюдала за ней с усмешкой.
— Ну вот, — удовлетворенно констатировала мать, спускаясь на пол, — стало теплее, правда?
— Очень! — хмыкнула дочь. — Как бы не вспотеть.
Мать пропустила это мимо ушей.
— Еще не поздно, — сказала она, взглянув на часы, — погуляем? Тут, говорят, интересный исторический центр.
Пожав плечами, дочь принялась натягивать куртку.
По дороге они зашли в кафе перекусить. Мать удивилась, увидев, как дочь ставит на свой поднос тарелку с куском шоколадного торта.
— Ты же худеешь! — поддразнила она.
— Мне уже все равно! — с болью и вызовом парировала дочь.
Она в который раз набрала на своем сотовом какой-то номер и, подержав телефон у уха некоторое время, прикусила губу: номер не отвечал.
— Послушай, — сказала мать как можно мягче, — он же просто не хочет с тобой разговаривать.
— Я его заставлю! — с отчаянием выдавила дочь.
Мать покачала головой.
Утопающий в тумане Пловдив был подсвечен весьма скупо, и этот слабый, плутающий в тумане свет вкупе с волшебной белизной заиндевевших деревьев придавал городу поистине мистический вид. Стоящий на крутой, местами обрывистой горе, исторический центр был безлюден, не исхожен туристами и внушал уважение к себе своим древним аутентичным духом. Мать не уставала любоваться традиционными болгарскими домиками: второй этаж, выдвигаясь, нависал над первым, а третий — над вторым. Этакая елочка, растущая сверху вниз.
— Должно быть, раньше второй этаж надстраивали над родительским домом, когда дети обзаводились своими семьями, — предположила мать.
— А третий — внуки, — пробурчала дочь.
Даже когда она говорила разумные вещи, голос ее звучал подавленно и горько.
Утро принесло неожиданные вести: пловдивский аэропорт по-прежнему был закрыт из-за тумана, поэтому весь их рейс перевозили в Бургас, где видимость была хорошей и куда, как бодро объявила представительница турфирмы, уже вылетел так и не забравший их вчера самолет. Несколько человек выразили удивление: Бургас — исключительно летний аэропорт и зимой закрыт вообще. А через некоторое время среди туристов пронесся слух, что кто-то из их товарищей по несчастью — сын не последнего в руководстве «Лукойла» человека. А «Лукойл» заливает керосин в баки «Тайги». Видимо, сын позвонил папе и пожаловался на погоду, а папа, в свою очередь, позвонил напрямую руководству «Тайги» и тоже на что-то пожаловался. Или чем-то пригрозил. И значит, есть надежда, что болгарский туман для их злополучного рейса все-таки развеется. Мать чрезвычайно обрадовалась этим слухам: мир держится на личных связях, а не на коммерческой выгоде, как принято считать, поэтому шанс улететь в ближайшее время у них действительно есть. И она не могла не поделиться с дочерью своей радостью:
— В кои веки повезло! Прямо как в лотерее.
Дочь молча вставила в плейер новый диск.
Дорога до Бургаса заняла более пяти часов. На непродолжительных остановках мать фотографировала опушенные инеем сосны и пихты. Дочь по-прежнему пыталась куда-то дозвониться.
— Чего ты добиваешься? — спросила мать, когда их автобус снова тронулся в путь. — Чтобы он открытым текстом сказал тебе, что ты ему не нужна?
Дочь не отрывала взгляда от экрана висевшего прямо перед ними телевизора.
— Если бы мы вовремя вернулись в Москву, — сказала она, не поворачивая к матери головы, — я бы с ним встретилась, и он не смог бы вот так меня послать куда подальше.
На лице у матери возникла грустная усмешка:
— И как бы, интересно, ты с ним встретилась, если вы не можете даже созвониться?
— Пришла бы к нему на работу.
— Чтобы прийти к нему на работу, нужен пропуск.
— Я бы ждала у дверей после конца рабочего дня.
Мать вздохнула, набираясь сил для дальнейшего разговора.
— У тебя есть чувство собственного достоинства?
— А ты понимаешь, что такое любовь? — сдавленно прошипела дочь, блеснув подступившими слезами.
— Куда мне! — сказала мать. — В мои-то годы.
— Вы с папой только и знаете, что работа, — не смягчаясь, продолжала дочь, — а чувства для вас как будто не существуют.
Мать понимала, что обижаться нельзя, и не обиделась. В юности каждая страсть как затмение. И когда она затмевает личность, человек говорит не своим, а ее языком.
— Давай разберемся, — сдержанно сказала мать. — За ту неделю, что мы катались, он ответил на твои звонки всего два раза.
— Но ответил же!
— А весь последний месяц? Он то якобы куда-то уезжал, то был занят по горло. Даже новый год вы встречали не вместе. Он явно хочет с тобой расстаться, просто не решается сказать об этом в лоб. Надеется, что ты поймешь сама.
— Как он может этого хотеть, если такой девушки, как я, у него еще не было?! Он сам говорил.
— То есть он перебирает и сравнивает, так получается?
Дочь молчала. Затем пробормотала с тупой ненавистью:
— Все из-за этого проклятого самолета! Если бы сейчас я была в Москве…
Мать решила не возражать.
Когда до Бургаса оставалось около получаса, туман стал слабеть, и вскоре небо сверкнуло голубизной. Автобус оживился, пошли радостные предположения, но почему-то аэропорт встретил их пустым черным табло, на котором не значилось ни прилетов, ни вылетов. Сопровождающая помчалась выяснять, в чем дело, и вернулась с изменившимся лицом: в Бургасе оледенела взлетно-посадочная полоса, и присланный за ними самолет, час прокружив над аэропортом, но так и не получив «добро» на посадку, вернулся в Москву.
Пока мать собиралась с духом, чтобы совершить второй звонок на работу, откуда-то приплыла информация, что «Тайга», понуждаемая чинами из «Лукойла», посылает за ними другой самолет с более опытным пилотом. Кто-то тут же, горячась и ссылаясь на дальнего родственника, бортмеханика, стал доказывать, что это полная чушь: ведь рейс стоит столько, что авиакомпании выгоднее неделю держать туристов в Болгарии, чем снова так рисковать. Все, у кого в мобильном телефоне имелся выход в Интернет, тут же осадили сайты «Тайги» и Домодедова, но безрезультатно: информации об их рейсе не было вообще. Кто-то нервно пошутил, не попросить ли им статус беженцев у болгарских властей. Кто-то пошел искать кофейный автомат.
Время шло, слухи роились в воздухе. Если сегодня за нами не прилетят, то почему нас не увозят из аэропорта? Что выжидают? А вдруг никуда не расселят и ночевать будем здесь? А здесь даже негде присесть… Часа через три зал вылета представлял собой сюрреалистическую картину: немногочисленные служащие куда-то растворились, чтобы их не донимали бесконечными расспросами; очумелые дети с воплями катались на багажных тележках, заставляя их со звоном сталкиваться и разлетаться, а измученные взрослые расселись за стойками регистрации и на лентах для транспортировки багажа — единственных доступных посадочных местах.
