— Это Бог? — тихо спросила я.
— Они говорили, что да.
Я не стала расспрашивать, что было потом, как бы сильно мне ни хотелось это узнать. Спустя какое-то время Саша собралась с силами и сама продолжила рассказ:
— Так у меня за один вечер появился совсем другой мир. Знаешь, он очень выигрывал по сравнению с нашим, обычным. Как цветная фотография по сравнению с черно-белой.
Я усомнилась:
— Черно-белые снимки выразительней.
Саша улыбнулась:
— Потому-то в церкви (они себя называли церковью) все и было цветным: чтобы глазу было приятно и никто не вдавался в подробности. Перед службой мы молились: все брались за руки, закрывали глаза и опускали голову. Казалось, что мы молчим, но каждый в эти минуты обращался к Богу. Так верилось, что мы — единое целое! Затем пели. Чаще всего — довольно старые религиозные гимны, очень возвышенные. Иногда — современные веселые песенки типа: «Иисус, он здесь и живет сейчас».
— Тебя не коробило? — спросила я.
Саша покачала головой:
— Я ведь любила их, этих людей. Мне казалось, все, что с ними связано, — хорошо. Потом, были ведь и другие песни…
Не глядя на меня, она тихо пропела:
Вот полночь над горой маслин,
Звезда померкла в небесах,
Вот полночь, и в саду один
Спаситель молится в слезах.
Вот полночь, он уединен,
Он борется со тьмой врагов,
И не тревожит тяжкий стон
Любимых им учеников.
Я с удивлением отметила, какой у Саши красивый голос: низкий, звучный, выразительный. — Мы очень много пели хором, — сказала она, — это придавало еще больше сплоченности. Когда молились, мы были одним телом, когда пели — одним голосом, когда слушали проповедь — одним сердцем.
— А Джейсон, он проповедовал? — поинтересовалась я.
— Да, но не на общих проповедях. Те были два раза в неделю для всех, а еще один раз собирались только члены церкви. Вот на этих собраниях Джейсон и выступал…
Пораженная, я наблюдала, как изменилось ее твердое лицо. Воспоминание о любви сделало его трепетным и нежным.
— Я смотрю, вы все время были вместе, — пробормотала я.
Саша кивнула:
— Почти каждый день. Все было устроено так, чтобы члены церкви не разлучались. Не отвыкали от нового стиля отношений! — Она болезненно рассмеялась. — Он был очень живым, — продолжала она, так что я сразу не поняла, что речь идет уже не о стиле отношений, а о человеке. — Очень стройный, подтянутый, подвижный. Когда он проповедовал, то все время ходил по сцене или жестикулировал. И внешность у него была не типично американская: смуглый, черноволосый, черноглазый, лицо узкое, высокие скулы. Он мне рассказывал, что у него индейцы были в роду. Чероки.
— Так у вас с ним что-то было?
Вместо ответа Саша посмотрела поверх домов и заговорила как будто о другом:
— Понимаешь, церковь очень быстро росла — туда приходило колоссальное количество народа и практически все — молодежь. Потом я поняла, что именно на нас и делали ставку — на студентов. У нас ведь еще ни работы, ни жен, ни мужей, ни детей — все свободное время можно отдавать церкви. А теперь представь себе: куча молодежи, все время вместе, естественно, среди них тут же начнутся романы.
— Естественно.
— А этого допустить было нельзя.
— Почему? — удивилась я.
— Потому что, если все начнут влюбляться, некому будет работать на церковь.
— А что, на церковь надо было работать?
Саша усмехнулась:
— Оказалось, что да.
— И как же?
— Все время приглашать туда новых людей. Нам это внушалось на каждой проповеди. И про бесплодную смоковницу без конца напоминали, и про то, что виноград должен плодоносить. Мы должны были приводить туда знакомых, заговаривать с людьми в своих вузах, на улицах, а тех, кто пришел, как можно скорее подготавливать к крещению. Для этого была специальная программа из четырех шагов. В основном человеку внушалось, что теперь для него начинается новая жизнь и что наш подход к христианству — единственно верный. Потому что в нашей церкви все основано только на Библии — ни тебе постов, ни многочасовой службы на непонятном языке, ни юбок и платков в обязательном порядке.
И поначалу, пока человек бывал только на общих собраниях, все звучало очень убедительно. Он видел, что приходит к радостным, живущим возвышенной жизнью людям, и думал, что у них в душе действительно Бог. Потом — крещение. К нему проповедники готовили так, что слезы на глазах были почти у всех, даже у парней. Кстати, крестили в бассейне…
А потом, когда ты становился членом церкви, наступало такое ощущение, что ты попал в общину первых христиан и не было никаких двадцати веков, понимаешь?! Все равны, все единомышленники, ни тебе отъевшихся попов с крестами на животе, ни старушек богомольных, которые ни за что ни про что загрызть готовы. Все молодые, у всех свет в глазах, тебя постоянно кто-то обнимает, хлопает по плечу — там это было очень принято. Называют все друг друга братьями и сестрами. Когда мы собирались у Джейсона на квартире, то действительно казались одной семьей. Только без отца и матери.
— Погоди-ка. Почему у Джейсона?
— Он был лидером нашей группы. Церковь очень сильно разрослась, и пришлось разбиться на группы, человек по десять — пятнадцать. Во главе каждой группы стоял один из американцев. Потом, когда лидеров стало не хватать, они и русским начали доверять руководство. Выбирали, кто посимпатичнее…
Саша вновь прервала рассказ. Затем заставила себя продолжить:
— А тогда нам казалось, что мы действительно первые христиане. Первые правильные христиане, которые живут только по Библии. Пресный хлеб для причастия мы пекли сами и передавали его друг другу, отламывая по кусочку. Джейсон произносил небольшую проповедь, разливал вино… Все как будто на Тайной вечере! Казалось, что Христос просто один из нас. И кстати, называли мы себя соответственно — «ученики Христа», как в Евангелии называют апостолов.
Знаешь, я тогда была счастлива вдвойне: оттого, что я с Богом, и оттого, что с Джейсоном. Я почему-то была уверена, что он ко мне неравнодушен — он всегда так светло на меня смотрел.
— Только смотрел?
— Нет, мы начали встречаться. Но не в том смысле, в котором ты думаешь. В церкви были запрещены встречи наедине. Если ты хотела куда-то пойти с понравившемся парнем, вы могли это сделать только под присмотром — в компании из четырех человек как минимум. Чтобы общение было исключительно дружеским.
Саша усмехнулась настолько мрачно, что у меня вдруг возникло ощущение того, что восхитительный собор перед нашими глазами, умиротворяющий пруд и белые птицы — все разом стало неуместным. Всему этому светлому великолепию действительно не было места в той реальности, что разворачивалась в ее рассказе.
