– Вопрос всех времен и народов.
– Спасибо, значит, не я одна такая. Короче, попросил он у меня второй ключ от твоей квартиры. Сказал, хочет сделать сюрприз.
– И ты поверила.
Она безразлично пожала плечами.
– Естественно. Я бы для него не только ключ сделала – твою голову на блюде принесла, уж прости. К тому же там постоянно находился этот белобрысый. Кто сунется в чужую квартиру, когда в ней люди? Да и воровать особо нечего: драгоценностей нет, баксов тоже. Колька был в курсе, что поживиться нечем.
– Боже мой, Суханова, да разве можно быть такой идиоткой?
– В этой жизни, Танька, можно все, особенно влюбленной без памяти бабе.
– Ты в курсе, что твой ненаглядный одному голову проломил так, что парня едва удалось спасти, другого похитил? Знаешь, что за это бывает? А ты, выходит, сообщница. Не боишься, что я сейчас в милицию пойду?
– Нет. – Надежда закурила из своей пачки новую сигарету, глубоко затянулась и неожиданно весело подмигнула. – Не боюсь, Лебедева. Потому как ты такая же дура. Только твой бандит в цивильном ходит да в верхах тусуется, а мой парился при жизни на нарах, теперь – в аду. Вот и вся между нами разница. Ладно, топай к врачу, я посижу здесь, подумаю. Мне тут нравится, – одобрительно обвела она взглядом уютный маленький двор, – сейчас уже в Москве таких двориков не найти. А ты, Лебедева, если надумаешь поплакаться в жилетку, заходи. По старой дружбе выслушаю.
– От кого ты узнала?
– Что, про Кольку? Понятия не имею. Мужской голос позвонил по мобильнику, сказал: лебедевские замочили Николая.
– Кто позвонил?
– Откуда мне знать? – выпустила дым в лицо Надька, снова начиная хаметь. – Говорю же тебе: голос незнакомый. Но дед был в курсе всего, что там произошло.
– Почему решила, что дед?
– Голос немолодой. И противный, если честно. Не говорит, а лижет, тьфу!
Татьяна с жалостью смотрела на потерявшую себя дуреху и думала о выкрутасах судьбы. Суханова была одной из лучших студенток – старательная, способная тихоня, не доставлявшая никому проблем. Теперь самой большой проблемой ее жизни, похоже, стала она сама.
– Ладно, пойду. Может, когда и увидимся. Пока!
Надежда молча кивнула и уставилась на песочницу, где усердно орудовала красной лопаткой забавная девчушка с торчащим на макушке кудрявым хвостом...
* * *
Лебедев вернулся домой за полночь, стрелки циферблата показывали половину первого. Спрашивать, почему так поздно, бессмысленно. Во-первых, не ответит, а во-вторых, и без того ясно, что не с любовного свидания, Андрея изматывает только работа.
– Привет, почему не спишь?
– Тебя жду. Надо кое-что рассказать.
– Я зверски устал, – бросил на ходу измотанный трудоголик, поднимаясь на второй этаж. – Сейчас ополоснусь и в койку. Завтра трудный день.
– У тебя каждый день трудный. Андрюша, ты должен меня выслушать. Черт побери, – разозлилась Татьяна, – ты можешь повернуться? Я не привыкла беседовать с задом!
– Привыкай, – буркнул Лебедев, заходя в кабинет.
Чувствовать свою виноватость за Надькину глупость нужды теперь не было никакой. Сама судьба наказывала бездушного эгоиста, одуревшая от любви бестолковая баба просто послужила средством.
– Это не Моисеев организовал похищение, – решительно заявила Татьяна, входя следом.
– Что?
– Я сегодня случайно встретила Надежду. Сначала она обвинила тебя в убийстве, а после призналась, что сделала второй ключ и отдала своему любовнику.
– Какая Надежда? Что ты несешь?
– Суханова. Она убирала мою квартиру, где жили Голкин с Аркадием.
– И что?
– В двух словах или подробно?
– Короче. – Лебедев снял ремень, расстегнул молнию на брюках.
– Суханова познакомилась с одним типом, влюбилась и сделала по его просьбе второй ключ.
– Зачем?
– Я же объясняю: влюбилась.
– Убийственная логика! А как вообще возникла эта ненормальная?
– Ее привела я, – со вздохом напомнила доброхотка. – Я тебе о ней говорила, забыл?
– Твою мать! – злобно ругнулся Лебедев. – Я, что, должен держать в голове все твои бабские бредни?
– Выбирай слова.
– Да какие, на хрен, слова! – Он яростно сдернул мешавшую штанину и швырнул брюки в угол. – За то, что вы сделали, удавить мало!
– Ты это серьезно?
– Когда наносят в спину удар, не до шуток! Ты меня предала, ответила подлостью на добро.
– Остановись, Андрей, – тихо попросила «предательница», ее начала колотить противная мелкая дрожь, – будешь потом жалеть.
– Я?! – Он с презрением уставился на женщину, носившую в себе его ребенка. – Да ты пыль от моих следов вылизывать должна! Я тебя подобрал, дал крышу над головой, приласкал, разбирался с твоими проблемами, будто мне мало своих, побрякушками, как елку, обвешал. Знаешь, сколько на тебя потрачено? У меня здесь что, монетный двор? Или, может, я деньги с куста срываю? Я пашу как проклятый от зари до зари, чтобы ты, дура набитая, мне палки в колеса ставила? – Рядом орал и брызгал слюной не Лебедев – черт резвился в его оболочке, дергая за послушный язык. Исходить такой яростью человек не мог.
– Успокойся, завтра договорим. – Она развернулась и на деревянных ногах направилась к двери. – Спокойной ночи.
– Чтобы завтра тебя в моем доме не было! – выплюнул в спину хозяин. – Я не хочу тебя больше видеть, никогда!
Гостья плотно прикрыла дверь, прислонилась к стене. Сил не было никаких, во рту пересохло, бешено колотило в висках, очень болело в низу живота. Она судорожно ухватилась за лестничные перила, сделала первый шаг, второй. Внезапно в глазах потемнело, Татьяна оступилась и вдруг с грохотом покатилась вниз, пересчитывая собой на совесть отполированные дубовые ступени.
Глава 10
– Уйди.
– Танюха, прости! Ты попала под горячую руку... Я сорвался, извини.
Она отвернулась от больничной стены – живой анатомический атлас для начинающих травматологов, раскрашенный багровыми, синими, желтыми красками всевозможных оттенков – и посмотрела на человека, бормочущего жалкие извинения. В сухих глазах – ни презрения, ни обиды, ни злости, одна пустота. От этого невыразительного застывшего взгляда по спине шныряли мурашки.
– Тебе лучше уйти, Андрей.
– Хорошо. Я буду завтра. Ты же знаешь, в выходной легче выкроить время. Что принести?
– Не суетись, Лебедев. – Искусанные губы растянула гримаса, которую только с похмелья можно назвать улыбкой, темная корочка на нижней губе треснула, из трещины выступила кровь. Татьяна безразлично слизнула кончиком языка густую темно-красную каплю. – Надо же, всегда думала, что жалость унизить не может, потому что жалеет, как правило, близкий, тот, кто любит. Чужой не пожалеет никогда. Но сейчас меня почему-то мутит от твоей жалости.
