— Боря, — прошептал Фролов, — в шкафчике шприц и ампула, кольни.
Он сделал укол, отключил в кабинете телефоны, предупредил Зинаиду, чтобы не беспокоили, и принялся ждать. Сомнений не оставалось — Андрея Борисовича необходимо везти к Сергею. Если опасения подтвердятся, нужно срочно начинать лечение. Если нет, Фролова следует взашей гнать с работы. Валяться на диване, копаться в огороде, гулять, плыть на теплоходе — все что угодно, но отдыхать, сбросить адское напряжение, которое загонит неуемного трудоголика в могилу.
— Спасибо, друг, выручил. — Слабый голос прервал мысли Бориса. — Свободен, иди, занимайся делами.
— Нет, сначала дайте слово, что поедете со мной к врачу.
— «Нет!» — передразнил оживший Фролов. — Не дави на меня, Борис Андреич. Схожу, когда будет время. А сейчас сам видишь: треть маршрутов летит к чертовой матери из-за этой долбаной войны в Чечне! Не до врачебных посиделок! — Он налил из графина воду. Слабая рука дрогнула, прозрачная жидкость пролилась на рубашку. — Черт, вроде не с похмелья, а руки дрожат. — Шумно глотая, осушил стакан, вздохнул и, помолчав, признался: — Бесполезно идти к врачам, Боря. Рак у меня, максимум полгода осталось. Поэтому сейчас каждая минута дорога. Нельзя мне убивать время, которое скоро убьет меня. В этом поединке, дорогой мой, исход известен заранее, надо только потянуть процесс. Вот я и тяну, лезу в каждую щелочку, чтобы выгадать лишний часок. А ты предлагаешь бегать, вывалив язык, и палить во все стороны. Где ж я тебе, мил человек, патронов-то наберу? Когда у меня всего один в стволе, и я знаю, куда им выстрелить. Нет, — возразил он, задумчиво глядя на Бориса, — негоже мне за призраком гоняться, если смолоду к реалиям привык.
— Андрей Борисович, вы мне верите?
— Да вроде прежде сомневаться не доводилось.
— Я вытащу вас! — И выдал совершенно нелепое: — Сто пудов!
В субботу он повез зеркального тезку в свой деревенский дом. На заднем сиденье дремал Черныш, а в багажнике, подталкивая друг друга под бочок, тщательно упакованные, ехали широкие кольца трубы, готовой снова жадно глотнуть спасительной энергии.
Прошло три месяца. Конечно, они съездили к Сергею и сделали необходимые анализы. Картина выздоровления должна быть ясной. А в том, что его «Луч» убьет губительные клетки, Борис был уверен на сто процентов. Время оказалось бессильным перед талантом ученого, и усовершенствованный аппарат рвался оправдать свое возрождение. Фролов к диковинной штуковине привык быстро, по-своему привязался и с удовольствием вверял ей свою седую голову. Прибор и человек отчаянно боролись за жизнь, и, кажется, победа медленно, но уверенно топала в их сторону. Приближался Новый год. Тридцатого декабря Фролов позвонил Борису домой и спросил о планах на новогоднюю ночь.
— Никаких, — ответил тот.
— Подгребай ко мне, а? С Чернышом. Встретим вместе новогодье, заодно и поговорим. Есть разговор к тебе, Боря, серьезный. На работе и по телефону всего не обскажешь. Придешь?
— Приду! Спасибо за приглашение.
— Тебе спасибо, что скрасишь одиночество старика. Значит, в десять жду?
— Договорились!
В десять часов обвешанный пакетами Глебов нажимал кнопку звонка, а рядом стоял черный пудель и, задрав голову, терпеливо ждал, когда распахнется дверь. В зубах пес держал черный бархатный мешочек. Не прошло и минуты, как на пороге появился хозяин.
— Здорово, ребятки, проходите! — обрадовался он, впуская гостей.
— Черныш, поздравь Андрея Борисовича с Новым годом! — попросил Борис.
Пудель наклонил кудрявую голову и бережно положил к ногам хозяина подарок.
— Спасибо, дружище! — Одаренный ласково потрепал необычного дарителя. — У меня для тебя тоже есть презент. Погоди маленько! — И вышел в гостиную. Вернулся с упаковкой собачьих косточек. — Держи! Под елку положил, хотел в двенадцать преподнести. Ну да лучше раньше, чем позже, — довольно ухмыльнулся он. — Боря, а ты, дорогой, для кого все это приволок? — кивнул на пакеты. — У нас с тобой только два рта.
— Так и Новый год — двухдневный праздник! — отшутился Борис, выкладывая на кухонный стол продукты и выставляя напитки. — А там и Рождество в затылок дышит. Мы же русские люди, Андрей Борисович! Для нас зима должна быть сытной да хмельной.
Проводили, как положено, старый год. Встретили с надеждами новый. И к концу первого часа Фролов попросил немного подождать, вышел в другую комнату, тут же вернулся с запечатанным белым конвертом в правой руке.
— А теперь потолкуем о деле! — Помолчал, собираясь с мыслями. По телевизору тонким голоском шелестела Кристина. Фролов взял пульт. — Не возражаешь, если выключу?
— Нет, конечно.
В комнате наступила тишина. Эта молчанка, вспыхивающие разноцветные фонарики, узкий язычок пламени новогодней свечи на столе, дремавший под елкой Черныш придавали минуте необычный настрой, в котором полный покой странно оттенялся беспричинной тревогой.
— Боря, — нарушил молчание негромкий голос, — слушай внимательно, не спорь, не задавай вопросов и прими то, что я сейчас скажу, как факт. И как мою непреложную волю. Можно сказать, последнюю. Потому как менять ничего не собираюсь. Не для того свела нас судьба, чтобы тыкался я напоследок слепым щенком и не знал, кому довериться. — Фролов неотрывно смотрел на Бориса. — Нет у меня сына, не осталось жены, а друг давно погиб. Приятелей так много, что вроде бы и никого. Короче, один как перст. — Невесело усмехнулся, погладил указательным пальцем белую бумагу. И невозмутимо огорошил: — Думаю, Борис Андреич, конец мне скоро. — Жестом остановил возражения. — Я же предупреждал: не спорь. У меня, дорогой, чутье охотничьей собаки, а интуиция старой цыганки: нутром предчувствую события. Они еще в пути, а я уж слышу, как в дверь стучатся. — Задумчиво повертел в руке пустую рюмку. — Не оставит меня в покое Баркудин. Знаю, знаю, — опередил Бориса, — сейчас все тихо-спокойно и вроде как эта гнида про нас забыла. Но не из тех он, кто отступается, уж ты поверь мне. Затаиться — может, отойти назад — никогда. Слишком лакомый кусок мы для него, Боря. А я — поперек горла, мешаю и не даю сожрать. Значит, надо помеху ликвиднуть — и все дела. Или как там у них по фене, я по-бандитски изъясняться не мастак. Очень уж большими деньгами здесь пахнет, Боря, но запашок у них с душком.
— Может, в милицию обратиться? — неуверенно предложил Борис. И тут же понял, что сморозил глупость.
— Этот деятель в Думу собирается баллотироваться, — ухмыльнулся Фролов. — Крупный бизнесмен, молодой, перспективный, со связями на верхах. А что бандит, наркотой промышляет — так это не проблема. Главное, как говорится, чтоб послушный был да не гоношил стаю. Я это к чему веду, дорогой ты мой человек, — он не спускал с Бориса внимательных, вдумчивых глаз, — если со мной что случится — авария какая, сосулька на голову свалится, поперхнусь ложкой супа или утону по пьяни в собственной ванне — не верь. Я — мужик осторожный, на рожон не лезу, под обледеневшими крышами не хожу, а пью только по большим праздникам и с другом, то есть с тобой. Так что повторяю, если со мной случится беда, знай, что это дело рук Баркудина или его наймитов. Сам он, конечно, пачкаться не станет — шестерок пошлет. Но дергать за ниточки будет собственноручно. И в связи с этим у меня просьба: не бросай наше дело, Борис Андреич. Я тут на днях составил завещание. — Фролов положил руку на плотный белый прямоугольник. — Оно — в этом конверте. Передаю тебе шестьдесят процентов «Стежки». Я же говорил: слушай внимательно, не перебивай, — напомнил он, заметив попытку Бориса открыть рот. — Так вот, очень не хотелось бы мне наблюдать с того света, Боря, как используют и подставляют моих ребят грязные подонки. Дай слово, что заменишь меня, если что.
