— Прекрасно! — неизвестно чему обрадовался великий труженик, клюнул щеку жены и поднялся из-за стола. — Пожелай мне удачи, дорогая. Если встреча пройдет успешно, нас ждет неплохая прибыль. — И вышел, не дожидаясь пожелания, осчастливив напоследок заманчивым посулом. Известное дело, чужим заработком лентяя приманить легко.
А может агрессия вызвать зубную боль? Да так, чтобы заныли разом все тридцать два? Чтоб заломило от ненависти, как от ледяной воды. От чужой глупости воспалился нерв, от барского высокомерия, от идиотской самонадеянности — от всего, чем дышал сейчас ее французский муженек. И этот тухлявый запашок просачивался в мозги, обволакивая каждую извилину и деградируя наивную идею попытать счастья на чужой стороне. Никогда еще Василиса Поволоцкая не чувствовала себя такой униженной. Как он сказал? Увидеть одним глазком Париж — для русских мечта всей жизни? Что ж, вполне возможно. Темных лапотников всегда привлекала просвещенная Европа. Там — ярче глазу, приятнее уху, сытнее желудку. Но среди этих глициний, взбитых сливок, оливок, пиний, щедрых виноградников и жадных виноделов, кичливых яхт, садовых нимфочек в фонтанчиках, фальшивых улыбок, пресных радостей — ломит зубы, ноют кости и болит душа. Рвется и просится домой, в Москву. К честному звонку будильника-трудяги, вдумчивой Стаське, куцей сирени под окном, к заполошенным соотечественникам, которые все ладят пятое колесо к телеге, к новым синякам и шишкам, обидам, обманутым надеждам, будущим иллюзиям — всему, с чем она взрослела и без чего не хочет стареть. Здесь балом правил Ив. Расчетливый, деловой, поверхностный прагматик, уверенный, что титулом и кошельком пристроил неразумную россиянку у теплой печки в земном раю. Сиди, дескать, глазей по сторонам, разевай рот, наслаждайся и не рыпайся. Знай только подставляй ладонь для франков, всегда найдется один-другой. Милый, наивный, бесхитростный Ванечка, пленивший ее в Москве, в Париже стушевался, сгинул на задворках французского великолепия, которым так гордился его титулованный собрат. Вспомнился Стаськин приезд — охи, ахи и восторги девушки, влюбленной в Родена, Дассена, Лелюша, Атоса и прочих героев галльского племени. Счастливая парижанка обрушила на любимую москвичку целый ворох здешних прелестей. Три вечера подряд Настя каталась по Сене, обмирая от восторга. В соборе Парижской Богоматери представляла себя Эсмеральдой, таращилась с разинутым ртом на «Сикстинскую мадонну» в Лувре. Влюбилась с ходу в Монмартр, припоминая Ренуара и Дега. Восхищалась Версальским замком, а в Шамборе и Шенонсо перешла ни с того ни с сего на шепот. Воображала, развалившись в серебристом «Рено». Смаковала омара в ресторане. А в аэропорту, прощаясь, тихо сказала:
— Прости, пожалуйста, но мне кажется, ты вернешься. — И, испугавшись собственной неуместной откровенности, поспешила добавить: — Но я могу и ошибаться.
Не ошибалась! Почуяла своим юным вздернутым носиком то, что давно стоило уразуметь зрелой, тертой, битой жизнью тетке — несовпадение. Нестыковку всего: миров, характеров, судеб. Да и вообще, надоело топтать чужую родину, хочется ковылять по своей. Но Ива сейчас она не оставит. Подловато ставить человеку подножку, когда у того в глазах темно. Вот прояснится с Жаком, тогда и с ними решится.
Пять минут шестого зазвонил телефон. Мадам Шабрель вплыла в гостиную и чопорно подала трубку хозяйке:
— Вас просит господин Ив.
— Спасибо, Симона, — приветливо улыбнулась та.
Холодные выцветшие глаза безразлично скользнули по смазливому лицу хитрой русской, сумевшей опутать хозяина, и сухая жердь в кокетливом кружевном фартучке поверх коричневого платья удалилась. Посрамленная авантюристка вздохнула и убавила звук телевизора.
— Слушаю!
— Добрый вечер, дорогая! Ты готова?
Чуткое ухо уловило едва заметные нотки упрека: мужа сначала приветствуют, а уж потом ведут разговор. Ведь знает же, кто в трубку дышит!
— Да.
— Прекрасно! Подъезжай к моему офису. У входа, в шесть часов тебя будет ждать наш гость. Я велю секретарю сопроводить его вниз. Тебе не стоит подниматься, дорогая, не трать на пустяки ценные минуты. Время — деньги, и отныне мы вкладываем их в господина Глебова. Ты продумала план?
— Да, — не моргнув глазом, соврала «дорогая».
— Прекрасно! Покажи ему, что сочтешь нужным, и угости кофе.
— Когда мне быть дома?
— Я вернусь в девять.
— Буду ждать.
— До встречи, дорогая!
В ухо шарманили гудки, но Васса их не слышала, переваривая двусмысленную фразу мужа. Обычно Ив выражал свои мысли четко, но, видно, на этот раз мозги опередили ноги и побежали на важную деловую встречу с излишним рвением, оставив язык не в ладу с головой.
Ровно в шесть у розового двухэтажного здания на авеню де л'Опера припарковалась машина. За рулем серебристого «Рено» сидела женщина. Стильные очки с дымчатыми стеклами прятали глаза, красивое лицо не выражало никаких эмоций. В ту же минуту к дверце услужливо приткнулся щуплый брюнет лет двадцати трех, в темном костюме, светлой рубашке, при галстуке.
— Добрый вечер, мадам Васса! — Голубые глаза с обожанием уставились на недосягаемого водителя. Казалось, молодой человек вот-вот начнет таять от умиления и тонкой струйкой втекаться в салон.
— Здравствуйте, Пьер! А где же господин Глебов?
— Он немного задерживается. Вас не затруднит подождать еще пару минут?
— Хорошо!
Молодой человек потоптался, желая что-то добавить, открыл рот, но промолчал, вздохнул, нехотя отклеился от машины и поплелся к мраморным ступенькам, с которых только что так резво спрыгивал. Поникшая темно-синяя фигура явно ждала оклика и тянула время, бредя к двери в новеньких ботинках, точно в ржавых кандалах на каторгу. Дело в том, что Пьер Аржан страдал. Бакалавр Сорбонны, читавший в подлиннике Толстого, грезил о России, был помешан на «Анне Карениной» и втайне мечтал о роковой любви. Столкнувшись однажды с женой шефа в офисе, пылкий славист тут же узрел в мадам де Гордэ черты любимой героини, от чего сразу потерял голову. А после обмена парой невинных фраз и вовсе слетел с катушек. Молодая фантазия скоренько соорудила любовный треугольник. На почетной вершине громоздилась печальная русская мадам, готовая скакнуть от холодного мужа в жаркие объятия прожектера, притулившегося в одном из углов. То, что потенциальный любовник — парижанин с минусовой разницей лет в двадцать, дела не меняло. Новый вариант взращивался на французской почве, а значит, имел право на некоторую самобытность. Но время шло, а скачка все не было, и фантазер впал в уныние, страдая от невозможности объясниться. Тут «почетная вершина» невесело хмыкнула и усмехнулась, вдруг ощутив себя старой, циничной теткой, у которой давно вытравлены все желания. И легче слепому прозреть, чем этой влюбленности достучаться до ответных эмоций. Как говорится, там не загорится, где огня нет.
— Добрый вечер!
Она от неожиданности вздрогнула.
— Простите, я вас, кажется, напугал? — На месте Пьера, приветливо улыбаясь, стоял русский профессор.
