– Макс, еще одной бутылки мой желудок сегодня не выдержит.
– Хорошо, тогда надень обычный лифчик и длинное ожерелье, которое спадает на грудь. Это почти так же соблазнительно, как твои туфли для стриптиза.
– У меня есть туфли для стриптиза?
– Угу, те, с прозрачными каблуками. Такие туфли носят стриптизерши.
– Правда? – Я нахмурила брови.
– О да, они возбуждают. По-настоящему заводят. – Фу.
Повесив трубку, я выставила эти туфли в коридор к мусоросборнику. Такие каблуки для Армии спасения не годятся, но может быть, ими соблазнятся соседи?
Я попросила Вермишелли сходить со мной в «Блу-мингдейл», но она внесла свои изменения в план операции «Наряды для Оливера».
– Я скажу тебе всего лишь одно слово, Кляйн: «Бергдорф».
У Вермишелли никогда не было сестры, и я всегда готова была подставить ей плечо, хоть она и включает покупки в «Бергдорф Гудман» в список своих дел на неделю. В мои списки обычно входит что-нибудь вроде молока, фотопленки и игрушки для собаки. Плюс тампоны в аптеке «Дуэйн Рид». А Вермишелли ставила себе в планы «отбор коллекций», «показ моделей» и «совершенно безумные шпильки». Я не посылала ее пинком прокатиться по гладким полам «Бергдорфа» только потому, что она сладкая, как мороженое, и разрешает мне одалживать что угодно из ее «стильного, но не превращающего тебя в стилягу» гардероба.
Мэри, здоровенная женщина с неожиданно высоким голосом, встретила нас на четвертом этаже, возле салона мехов. Ее духи, скорее, подошли бы кому-нибудь с более модным именем, чем Мэри: смесь сладости песочного теста и блеска линии «Увядание городов». Наверняка школьницей она только и делала, что сидела у мальчиков на коленях. Она взяла нас под руки, точно мы действительно были в школе, и повела к примерочной. Ее приветливость не умерила моего страха перед «Бергдорфом». Дело тут не в круговороте этажей и не в изучающих взглядах продавщиц в канареечно-желтых платьях. Дело в Ром. Ром была воплощенное внимание к моде. Она обставляла свои дома в Атертоне в Калифорнии и Муттон-тауне на Лонг-Айленде, названном журналом «Уорт» «одним из 250 богатейших городов Америки», самыми стильными и дорогими вещами; а еще она прямо-таки жила в «Бергдорфе». Она ходила туда вместо обеда: такая вот бергдорфская шик-диета. Я ужасно боялась здесь с ней встретиться.
Мать Гэйба, вечно изображавшая, что она на два размера меньше, чем на самом деле, никогда не позволяла таким мелочам мешать ей делать покупки в «Бергдорфе». Кашемировые шали, сумочки от Джудит Либер и туфли от Маноло всегда ей подходили, независимо от того, сколько пищи она впихнула в себя за обедом. «У меня всегда была очень узкая стопа». Кроме ума, у Ромины Розен не было ничего узкого, и меня всегда потрясало, как хрупкие каблучки выдерживают габариты Бульдога. Я дала ей это прозвище из-за неизменной насупленности и манеры ходить.
Настаивая на том, чтобы мы с Гэйбом зарегистрировались для получения свадебных подарков в «Бергдорфе», Ром повела меня в этот универмаг, когда еще думала, что мы только обручены, а наш брак тем временем оставался тайной. Мы с мамой уже зарегистрировались в «Блумингдейле», но я не хотела лишать Ром возможности поучаствовать в моей жизни. Мне совсем не хотелось в «Бергдорф», и я не испытывала желания общаться с ней без острой необходимости, но я старалась ради Гэйба. Прямо будто уроки актерского мастерства. Когда мы с Ром шли к эскалатору, она прошептала:
– Посмотри, какое обручальное кольцо у этой женщины. Возмутительно.
У самой Ром было подаренное на помолвку кольцо с шестнадцатью бриллиантами от «Тиффани», и она носила его на правой руке, потому что девятикаратовый овальный бриллиант на ее обручальном кольце занимал четверть ее левой руки. Мне любопытно было, какое кольцо может показаться Ром возмутительным.
– Эта женщина смотрит на меня неодобрительно, – продолжала Ром. – Кто она такая, чтобы смотреть на меня неодобрительно? Это она тут весь день на ногах стоит. Я-то не из тех, кому приходится работать.
Я с ужасом осознала, что работать, оказывается, нехорошо. Когда мы проходили мимо крашеной рыжей с настоящим бриллиантом, Ром ткнула меня в бок.
– Нет, ты видела? – Но я заметила не кольцо, а то, как Ром яростно зациклилась на худенькой продавщице, волосы которой, похоже, не вились барашком даже под дождем.
Ром выглядела так, будто хочет ее съесть, и я не могла понять, что испытывает моя кошмарная свекровь: ненависть или зависть?
Со мной такое тоже бывает.
К концу дня я была в ужасе от того, насколько мы с Ром похожи, как одинаковы наши вкусы во всем – от презрения к фенхелю до любви к ленточкам. Мы обе обожали пионы, обезьянок и повторы шоу Марты Стюарт. И она, и я коллекционировали специальные выпуски кулинарных журналов ко Дню благодарения; мы одинаково гримасничали, когда ели что-то вкусное: чуть щурили один глаз. Наши представления о спортивных занятиях не выходили за пределы прогулок, а отдых мы обе понимали как вязание и тому подобные творческие затеи. У нас было столько общего, и все же ненависть ко мне стала для нее настоящим призванием. Я, в сущности, не знаю, за что она меня ненавидела, но могу предположить. Маленькие мальчики, любящие своих матерей, иногда забираются к ним на колени и говорят: «Мама, я хочу на тебе жениться!»
Тогда мамы смеются и отвечают сыновьям: «Я уже замужем, милый, но когда-нибудь ты встретишь женщину, которую полюбишь, и женишься на ней. Но и после этого ты будешь любить меня так же сильно».
Кажется мне, что у Ром такого разговора с маленьким сыночком не было, да и самой себе она таких мыслей не позволяла. Слов «но и после этого ты будешь любить меня так же сильно» в ее словаре не было и быть не могло, и вообще кому они нужны, эти словари. Делить Гэйба с его очередной подружкой – это одно: подружки приходят и уходят, а мама всегда рядом, она же и утешит, когда эта подружка окажется «не той девушкой». А со мной она вела себя как старший ребенок, которому приходится переживать появление нового малыша в семье – ее бесило внимание, которое Гэйб уделял мне.
– Гэйб, ты уверен в том, что Стефани тебе подходит? Как это вы вдруг возьмете да и поженитесь? – Прямо как ребенок, требующий отослать нового братика или сестричку обратно в больницу.
Чтобы уменьшить ее страхи, я отправила ей открытку в День матери, поблагодарив за то, что она вырастила такого чудесного сына. Она ответила: «Я тебе не объект для литературных упражнений». Она пыталась изобразить презрение по отношению ко мне, но явно испытывала, скорее, неутолимую ненависть. Она не догадывалась, что была для меня тем же самым, чем для нее – та продавщица. Я завидовала ее жизни: любящей семье, стильно обставленным домам и машинам с подогревом сидений. Только вот если поскрести ее блестящую поверхность, под ней оказывался один сплошной обман. Общаясь с ближайшими друзьями, она источала сладость, а за их спинами произносила фразы, полные яда.
– Максин надо бы привести зубы в порядок. Когда она улыбается, торчат одни десны, а она до сих пор считает, что зубы – ее лучшее украшение. Нет, ты видела?
