Безари раздул ноздри и недобро сощурился:
— Я плохо расслышал твои слова, Кори. Не повторишь ли ты их? Боюсь, наши соратники тоже...
Судья перебил его:
— Я не хотел обидеть тебя, Безари, успокойся. Я дал тебе срок. И мне единственному поверит Орешин, когда я произнесу клятву на Коране и скажу ему, что с головы его жены и сына не упадет ни один волос, пока я не увижу его самого.
— Одного, — добавил полевой командир.
Казий согласно наклонил голову:
— Конечно, одного. На Священной Книге поклянусь ему, что заложники будут переданы его людям и с ними также ничего не случится. Ты это хотел мне сказать?
Расмон приложил руку к груди.
— У тебя мало времени, Безари, — продолжил судья. — Торопись. Хочу тебе напомнить еще одну вещь: когда ты впервые говорил с Орешиным о его семье, ты ссылался на меня. Я простил тебе твою ложь.
Казилкан слегка склонил голову и вышел из дома.
Безари облегченно вздохнул. Он почти добился цели. Однако ему пришлось выслушать от казия неприятные и даже оскорбительные для себя слова. Ему хотелось подойти к пленникам и долго пинать их ногами, чувствуя через ичиги их податливые тела.
Анна все слышала, сон моментально пропал, остались непомерная тяжесть и боль за сына, за Игоря, самую малость — за себя. О себе было просто горько думать.
Ей показалось, что живет она не в конце двадцатого столетия, а на рубеже девятнадцатого: халаты, у кого новые и богатые, а у кого старые, засаленные, вперемежку с камуфляжем смотрелись болезненно ненормально. У всех чалмы, овечьи шапки, кое-кто носил на голове солдатские панамы, смесь запахов дешевого чая и бараньего сала непривычна и тошнотворна; к ней примешивается вонь машинного масла для смазки огнестрельного оружия, которое, как на стенде, висит на стенах дома, торчит из-под халатов, надежно крепится в кожаных кобурах поверх камуфляжа и бронежилетов. Сумасшествие видеть себя на полу, накрытой куском полосатой ткани, откуда украдкой можно бросить взгляд на прислоненные к стене карабины, пулеметы, топорщившиеся объемными телескопическими сошками, коробки с выползающими из них, словно миниатюрные шпалы на рельсах, патронными лентами. Совсем безумно ощущать рядом горячее тело сына, который даже во сне не изменил суровое выражение лица; ужасно, что она не в силах помочь ни ему, ни себе.
Анна заплакала. Вначале беззвучно, потом чуть ли не в голос; плач едва не перешел в истерику. Она вдруг явственно представила себе казилкана, человека авторитетного не только в этих краях, где его слово было законом. Об этом знали даже там, и не раз через него велись переговоры. И вот казий в чалме, полосатом халате, отвергающий на заре двадцать первого века радио и телевидение, берет в руки сотовый телефон и говорит в хрупкую трубку: «Да, я клянусь на Коране, что с твоей женой и ребенком все будет в порядке. Клянусь на Священной Книге, что обмен будет равный и без посредников: два человека с нашей стороны, два — с твоей. Ты остаешься у нас, твоя жена и сын беспрепятственно покидают наши земли, их проводят до самолета. Клянусь. У тебя всего три дня. Говорю это без принуждения и добровольно, чему свидетель Аллах. Дальнейшие переговоры с тобой будет вести Безари Расмон». И голос полевого командира: «Надеюсь, ты уже получил мое послание?..» Голос ровный, беззлобный, деловой.
Странно, но Анна не чувствовала особой ненависти к своему пленителю. За эти дни она пыталась понять Безари, но, похоже, повстанцы и сами не хотят понимать друг друга.
Они воюют уже семь лет, у них своя жизнь, устои, политика, а тут в их дела вмешивается некая сила, которая, согласовав, взвесив, получив приказ, отдает еще один. И все: «группа зачистки № 2», не имея права спрашивать: зачем? почему? а если? — срывается с места. Они вне политики, они ее оружие.
Игорь никогда не скрывал от жены, где он работает и кем. Анна мирилась с его частыми и длительными командировками. Она понимала его, словно была членом отряда, который прошел весь Северный Кавказ, Приднестровье, Таджикистан, Грузию... Понимала и вместе с тем ненавидела и... любила.
Как-то по телевизору показывали работу спецподразделения десантных войск. Смотрели всей семьей, кисло улыбаясь, понимающе глядя на показуху коллег. Потом корреспондент задал жутко провокационный вопрос, начав, впрочем, издалека:
— Хорошо отработали, ребята. Смотрится. Недавно проходили учения спецподразделений США. Американские бойцы сумели, в частности, пробраться на аэродром и заминировать самолет президента. А вы сумеете?
Пара спецов, которым едва перевалило за двадцать, хмыкнули:
— Влет!
Анна тогда спросила Игоря:
— А что, действительно смогут?
Муж пожал плечами:
— Не влет, конечно, но смогут. При условии, что навсегда забудут это слово.
Игорь надолго привлек внимание жены к этому слову. Оно порождает самоуверенность, говорил он, а нужно расчетливо верить в свои силы. Это совершенно разные вещи. И больше верить не только в себя, а в своего товарища; надо остаться в этой жизни, ради которой ты в молодости захлебывался дерьмом на марш-броске. Командир никогда не спросит тебя: «Сможешь сделать то-то и то-то?» — а если даже спросит и ты ответишь: «Влет!» — никогда больше не пойдешь на задание.
Анна призадумалась. Бойцы «групп зачистки» умели практически все, однако сами никогда не рвались в бой; как овчарки, ждали приказа: «Фас!» — и все сметут, разорвут. Она в упор спросила:
— Унизительно?
Игорь ответил в своей манере:
— Нет — так велит время.
Анна возразила, невольно подражая ему:
— Все-таки странно: лучшие из лучших выполняют самую грязную и тяжелую работу.
Он ничего не ответил, только поцеловал в висок.
Не было, наверное, ни одной «горячей точки», куда бы не посылали в командировку Игоря Орешина. Три года назад ему присвоили звание полковника и перевели, казалось, в самое глухое и холодное место — Полярный, Мурманская область. Главная причина состояла в том, что многие из руководителей бандитских формирований хотели видеть Игоря Орешина трупом. Его просто спрятали, переведя на Север. С другой стороны, дали новое подразделение, которому Игорь сам придумал название: «Черные беркуты». Его детище. Тоже элита, тоже профессионалы высшего класса. Только теперь, выражаясь языком КГБ, Игорь Орешин стал «невыездным». Не сразу, еще полтора года он возглавлял бригаду, выезжая в места локальных конфликтов.
И вот закончились его командировки; теперь по вечерам он был дома. Больше года. И седел на глазах. Буквально за месяц его коротко стриженная голова стала похожа на ежика-альбиноса. Анна так смеялась над своим сравнением... Боже, как же стало легче жить! Пока он седел, она сумела пару раз съездить в Питер к сестре. И отдыхала! Она ОТДЫХАЛА! Какое счастье не думать о смерти!
