После похорон Полина уехала на свою квартиру, отключила телефон, мобильный и словно выпала из реальности. Маргарита Петровна не пыталась быть рядом с дочерью в этот тяжелый период. Она знала, что в ее обществе Полина нуждается меньше всего. Но когда через несколько дней та сама приехала к матери, Маргарита Петровна ужаснулась. Дочь похудела, под глазами лежали черные тени. Она отказывалась от еды и молча курила сигарету за сигаретой.
– Ты убиваешь себя, – покачала головой Маргарита Петровна.
– Меня нельзя убить, мам, – глухо ответила Полина. – Я уже мертва.
– Послушай только, что ты говоришь!
– Странно, что я вообще еще в состоянии связывать слова в предложения.
– Ты меня пугаешь!
– Успокойся. Самое страшное уже позади. Осталось разобраться с «малостью» – как жить? Вот вопрос… Мне на работу нужно выходить, а я не могу заставить себя… – Полина сжала голову руками. – У меня голова не варит. Там хаос.
– Поля!
– «Не дай мне Бог сойти с ума…» – она снова закурила.
– Господи, Пушкина приплела. Поля, своим умом жить нужно.
– Безумие – не наша фамильная черта, – пристально глядя на мать, произнесла Полина. – У нас все важные поступки совершаются в трезвом уме и памяти. Правда, мам?
– Ну, вот что. Иди в церковь, милая. – Маргарита Петровна знала, что многим удается перешагнуть через большое горе только так: через покаяние.
Покаяться и попросить о помощи – вот в чем нуждалась Полина. Маргарита Петровна предполагала, что ее дочь отмахнется от подобного совета. Но на этот раз Полина прислушалась. Ей было плохо, плохо до состояния полного неприятия жизни. Она искала утешения и ни в чем его не находила. Кратковременный отпуск на работе, который она взяла, только усугублял ситуацию. Свободное время стало обузой, обрушилось на Полину лавиной воспоминаний, тяжким грузом вины. Да, это было самым страшным – знать, что ты виновата в гибели любимого. Полина настолько убедила себя в этом, что совет матери показался ей уместным. Пора идти каяться в грехах.
Сказано – сделано. Только не помогло. Атмосфера церкви с ее запахами, неспешностью, незыблемостью правил не прибавила ни сил, ни надежды. Полине стало трудно дышать. На негнущихся ногах она повернулась и пошла к выходу. Некоторые из прихожан бросали на нее кто недоуменные, кто осуждающие взгляды. Одни пытались понять, другие сочли ее богохульницей, явившейся в храм навеселе.
На крыльце Полина обернулась, трижды перекрестилась и, медленно спускаясь по ступеням, стащила с головы черный платок. Она не будет носить траур так, чтобы это видели все. Зачем? Ее сердце обливается слезами, ее жизнь разбита, а сочувствующие взгляды ничем не помогут. Только и того, что все будут знать: ты скорбишь. Это касается только ее и его.
Нужно решить, как жить дальше. Пока только это и важно. Жить вопреки всему. Полина внушала самой себе, что не должна опускать руки. Дмитрий знал ее сильной. Ради того, чтобы ему не было стыдно за нее, она постарается. Никогда она уже не будет прежней, но и такой слабой, эгоистичной, как ее мать, – тоже никогда. Ничто и никто не придаст ей сил. Только сама. Она выстоит и найдет способ выжить.
Вернувшись из церкви, Полина уже знала, как поступит. Это то, что она должна сделать в память о Дмитрии, об их любви. Нет, о ее любви к нему. Она завтра же поедет на прием к директору. Им будет, о чем поговорить.
Арсеньев был в панике. Все планы коту под хвост! Алексей Викторович не помнил случая, чтобы обстоятельства загоняли его в тупик. Приходилось поднапрячься, но выход всегда находился. На этот раз все иначе: рекламная кампания нового романа Шахова, в которую вложено столько средств, летит ко всем чертям! Романа нет. Этот возомнивший себя современным гением пера выскочка погиб! Как будто срежессировал свою жизнь, наглец! Жил красиво и умер на взлете! О нем пишут все газеты, все в шоке, но больше всех пострадает издательство с его грандиозными ставками на этого мерзавца. Всему конец. Романа нет. Не зря паниковал Вилен Евсеевич. Он словно чувствовал, что ничем хорошим этот проект не закончится. Нужно было прислушаться к его предостережениям, но Арсеньев был уверен в Шахове. Тот умел быстро работать. Ему никогда не обозначали точных сроков сдачи рукописи, Дмитрий Павлович сам стремился к тому, чтобы в появлении на книжных полках его романов не было большого перерыва.
– Хочется, чтобы читатель не уставал ждать, а я оправдывал его ожидания, – сказал однажды Шахов.
Арсеньев был с ним согласен. Если автор пишет меньше трех книг в год, он выпадает из обоймы тех, чьи книги ждут. Никто не говорил об этом с Дмитрием. Он сам обладал отличной способностью укладываться в нужные сроки. Но на этот раз подвел всех и вся. Ему-то плевать, а что делать им, вложившим в рекламную капанию не одну тысячу долларов? Ярость распирала Арсеньева. Он даже не мог по-человечески скорбеть о гибели талантливого человека. Стоило Алексею Викторовичу вспомнить сумму, вложенную в раскрутку Шахова, как хотелось грызть стены от бессильной ярости.
Дождь хлестал по стеклам. Арсеньев смотрел в окно, а в голове его не было ни единой мысли, ни единой зацепки, ни одного способа исправить ситуацию.
– Алексей Викторович! – В кабинет заглянула секретарь.
– Что такое, Тина? – недовольно отозвался он.
– Вам звонит наша редактор Воробьева Полина Сергеевна. Говорит, что у нее для вас очень важная информация.
– Она не уточнила?
– Сказала, что-то, касающееся Шахова.
– Что? – он резко повернулся и направился к столу.
– Соединить?
– Да, пожалуй.
Воробьевой снова пришлось повторить, что ее информация касается романов Дмитрия Шахова.
– Я понял. Что дальше?
Полине не понравился начальственный тон Арсеньева. Собственно, она не собиралась вести долгие телефонные переговоры. Такие вопросы по телефону не решаются. Важно было встретиться с издателем тет-а-тет.
– Это не телефонный разговор. Вы сможете уделить мне время?
– Хорошо. – Заинтригованный, Алексей Викторович жаждал увидеть эту женщину. Он волновался. Если у нее действительно важная информация, кто знает? Может, в ней его спасение? Арсеньев старался не показать свой интерес. Иначе эта дама почувствует, как важна для него любая информация о Шахове, о судьбе его романа. Что она может знать? Чем может помочь ему? – Завтра вас устроит?
– Вполне.
– Во второй половине дня, в половине пятого.
– Отлично.
– Полина Сергеевна?
– Да, – насторожилась Воробьева.
– Надеюсь, вы действительно знаете нечто стоящее.
– Вы не пожалеете.
– До завтра, Полина Сергеевна.
– Всего доброго.
Напряжение было слишком велико. Воробьева не смогла сдержаться и расплакалась. Никто не видел ее слез, поэтому она могла позволить себе выплакать все свое волнение, всю опасность ситуации, в которую попала. Собственно, она сама создала ее. Она давно стала заложницей успеха романов Дмитрия. Теперь во имя его памяти ей предстояло сделать невероятное. Она должна воскресить его последний проект. Тот, в который он вкладывал столько надежд. Дмитрий верил, что успех этого романа вознесет его еще выше, увеличит его читательскую аудиторию, утвердит в качестве самого востребованного автора современности. Для этого она должна была снова написать роман… за него. Ради того, чтобы снова быть вместе, она согласилась.
