Татьяна специально села правой стороной к Кавлису, чтобы тот постоянно мог видеть ее пятно.
Слава богу, Аксенов не заставил себя ждать.
— У нас снова гости, — сказал он, заглядывая в комнату.
— Куда ты в ботинках-то! — осадила его жена. — Нормальные люди разуваются, наверное.
— Вымоете, — сообщил Аксенов, снимая обувь. — Вас в доме две женщины. Кстати, не вижу вторую.
— На улице.
— А уроки сделала?
— Ну ты посмотри какой заботливый! — Наталья подбоченилась. — Ну что в тебе каждый день спрашивать про уроки. Нет, спросит только тогда, когда надо фраернуться перед кем-нибудь.
— Это что еще за разговоры?! — вскипел Аксенов. Его руки невольно сложили шарф вдвое, как ремень для порки. — Чтоб я не слышал больше таких слов!
— А ты чаще прислушивайся к дочери, она тебе и не такое скажет.
— Все? — Дмитрий сурово сдвинул брови.
Наталья мотнула головой и веско сказала:
— Все. Представление окончено. — И снова подмигнула гостье: — Таня, он в твоем распоряжении.
— Могла бы назвать меня по имени, — сердито проворчал Аксенов.
— Это наедине. — Хозяйка гордо удалилась на кухню.
С недоумением посмотрев на шарф в своих руках, следователь забросил его на вешалку.
Татьяна поспешила извиниться:
— Простите, Дмитрий Иванович, это все из-за меня.
— Зря ты так думаешь, Таня. Обычно мы так и разговариваем. Вот Николай может подтвердить.
— Он становится похож на тебя, — раздался голос из кухни. — Причем с большой скоростью. Скоро из двоюродного брата он превратится в родного, потом вы станете близнецами, и я начну вас путать.
Аксенов театрально простер ладонь: «Ну, что я говорил?» И высказался вслух достаточно громко:
— А ты скоро совсем материализуешься в бормашину — сверлит и сверлит.
— Могу дать совет, — снова откликнулась жена. — Правда, как врач-стоматолог не имею на это права. Почаще чисти зубы вдоль улыбки. И все пройдет.
Кавлис рассмеялся. Аксенов натянуто улыбнулся.
— Однако, — сказал он, — дело прежде всего. Что случилось, Таня?
Аксенов в следующем месяце собирался отпраздновать свое тридцатидвухлетие. Человек среднего роста, он имел, пожалуй, лишний десяток килограммов, и, как бы ни заверяла жена, они с Кавлисом были абсолютно разными людьми как по характеру, так и внешне. От отца-прибалтийца Николаю достался спокойный и мягкий характер. Аксенов же обладал достаточно вспыльчивой натурой; и если на работе он успешно контролировал себя, то дома все выплескивалось при малейшем толчке. Хорошо еще, что жена научилась понимать его.
— Дмитрий Иванович, — начала Татьяна, — я к вам по поводу мальчика, Сани. Сегодня он попросил у меня лекарства для друга — вначале эфедрин. Потом с моей подачи — трамал. А оба эти препарата можно использовать как наркотик. Я боюсь, что он как-то связан с наркоманами, да и сам может принимать наркотики.
— Так, в общих чертах я понял. Теперь хочу спросить: в чем ты видишь мою помощь?
Татьяна растерялась. Она невольно посмотрела на Николая, словно искала у него поддержки, но тот никак не проявил себя. И она поняла, что зря пришла сюда. Можно было подниматься и уходить. И следователь не обидится, как всегда, поможет ей надеть пальто, услужливо распахнет дверь.
В чем я вижу его помощь... Складывается такое впечатление, что это любимый вопрос Аксенова, так он красиво высказал его, в нем все — и вопрос, и ответ, и отказ. Поворачивай как хочешь. Ловко. В лучшем случае ему действительно подскажут, и он решит, воспользоваться советом или нет. В худшем — если промолчат, оставит без внимания. Но и он окажется не в проигрыше. Так всю жизнь можно прожить, не думая, и в то же время не прослыть дураком.
— Я не знаю.
Сейчас ей пора повториться, сказать, что мальчик в тяжелом положении, недавно его избили и так далее, а потом снова выслушивать сочувствия, те же советы типа «выкинь...», «раз и навсегда...». Но этот вариант ее не устраивал.
Так зачем же она пришла? Чтобы мысленно нахамить в общем-то хорошим людям, которые всегда относились к ней с симпатией? Похоже, так. Что из того, что они не видят проблему там, где для нее она просматривается довольно четко. Это называется разными взглядами на вещи, и если начать костерить всех, кто не поддерживает твою точку зрения, совсем скоро останешься в одиночестве.
Нет, последнее время я стала какая-то злая, как старуха, так невозможно. Просто есть вещи, с которыми нельзя идти в люди, их надо держать в себе, никому не показывая. Увидят — засмеют. Обругают — еще больше озлобишься.
В этот раз она категорически отвергла предложение Николая проводить ее домой. Хватит, напровожались.
— Нет, Коля, одна я доберусь быстрее. Вы плохо знаете наш город. И людей, — добавила она, выходя из квартиры.
Кавлис покачал головой. Татьяна ошибалась, людей бывший майор спецназа изучил хорошо, видел таких, которые могут присниться только в кошмарном сне. И других, может быть, не идеальных, но неповторимых — это точно.
10
Несмотря на неудобное для отпусков время — октябрь, холодный, как в 1917 году, сержант Зубков написал заявление на отпуск. Его отпустили. И он коротал время у себя дома, поджидая гостей каждую секунду. Часто, черт бы ее побрал, приходила Даша Котлярова, и они ждали вместе. С одной стороны, он был ей благодарен, при ней, возможно, его не убьют — изобьют до неузнаваемости — да. С другой — он по-прежнему ненавидел подругу, которая стала причиной его теперешнего положения. Он не узнавал себя. И Дашу. Она оказалась сильнее его, не сдавалась, что-то говорила о треклятых долларах, которые будут принадлежать только им, это сейчас они как бы в подвешенном состоянии, а когда пройдет время...
Он плохо слушал девушку. Чем больше проходило времени, тем меньше у него оставалось шансов. И если бы Даша говорила совсем другое: «Сознайся, я подтвержу, что тот парень первым напал на нас, а ты защищался. Тебе поверят — ведь ты милиционер! Тебя простят — ведь ты сознаешься», — то в конце концов Зубков сдался бы под ее натиском и, прихватив с собой «дипломат», посидев на дорожку, отправился бы в родное отделение милиции.
Раньше, когда Зубкову приходилось присутствовать в залах судебных заседаний, он всегда смеялся над последними словами подсудимых, что, мол, они и так понесли суровые душевные наказания, никакой суд не в состоянии вынести такого приговора, который подсудимый вынес себе и уже несет его непосильный гнет. Сейчас он понимал таких людей, так как стал таким же. Он уже наказал себя, да еще ждет приговора. И отчетливо видел в зале судебных заседаний сопливого милиционера: тот сидел и пренебрежительно скалился, не веря Зубкову, который что-то бормочет со скамьи подсудимых о душевных муках.
