Рискованно.
Но сидеть в камере еще хуже. Коля-то молодец, работает по-своему, а Санька будет помогать ему как бы изнутри, подрывая спокойную жизнь бандитов. Санька почувствовал себя маленьким диверсантом в тылу врага, главная его задача — отравить жизнь тыловых крыс, найти их главную бочку с медом и, за неимением под рукой дегтя, нагадить туда.
Саньку слегка лихорадило, раньше он частенько покуривал, а сейчас, как заядлый курильщик, просто неимоверно хотел затянуться, «выкурить последнюю сигарету». И — вперед, гадить бандитам налево и направо.
Сейчас он стоял, прижавшись спиной к глухой стене. Впереди — тьма, хоть глаз коли. Только бы на крысу не наступить...
Мальчик сделал первый шаг.
Второй.
Третий.
Потом осадил себя: «Ну куда ты гонишь!» — и пошел медленнее.
По его расчетам, вот сейчас должен открыться проход слева, небольшая замусоренная площадка, от нее вверх идут ступени. Потом точно такая же площадка — и снова лестница. Дальше — направо, пока не упрешься в дверь главного. А если идти назад, то можно притопать в свою первую камеру с выкрашенной в коричневый цвет лавкой.
Хорошо, что Саньку перевели оттуда, из нее он никогда бы не выбрался. Хотя... Уж очень его манила отдушина вверху камеры, только бы добраться до нее, еще в первый день заключения думал пленник. Прикидывая, он сообразил, что сможет пролезть через узкий лаз. Лестницей ему могла послужить та же лавка. Не достал бы — подставил под ноги ведро.
А вообще бандиты несерьезно отнеслись к маленькому узнику, меры предосторожности никакие, думал он. Но они просто понятия не имели, с кем имеют дело. Послужной список Александра Шепелева впечатлял побегами из мест временного содержания под стражей. Сам Котовский мог бы позавидовать мальчику. Санька не знал, кто такой Котовский, но вел себя как истинный бессарабец. Он уже миновал второй пролет и подходил к двери Сергея Марковцева.
Один пацан рассказывал в приемнике, как однажды свел какого-то мужика с ума. Дело было на природе, мужик спал около костра, а этот пацан чего-то невзлюбил этого мужика. Дождавшись, когда сон мужика станет более глубоким и безмятежным, пацан занес над головой жертвы ржавое гремучее ведро и грохнул им по башке спящего. Мужик тотчас проснулся идиотом. Наверное, вдобавок ко всему ему снился страшный кровавый сон, и трагический финал сновидения совпал с реальным ударом по голове.
Санька вначале не поверил пацану, но тот клятвенно заверил, что рассказал чистую правду. Пообещал Саньке как-нибудь показать этого мужика. «Умрешь со смеху!» — заверял он. Санька поверил.
И вот сейчас жалел, что под рукой у него нет ржавого гремучего ведра. Нет, в камере ведро было, но как его протащишь через пролом? У него же горловина широкая. А неплохо было бы съездить ведром по балде главаря и свести его с ума. Впрочем, если побег удастся, у главного запросто может лопнуть балка в голове, и крыша рухнет.
И Санька представил себе. Вот он тихонько входит в комнату главаря. Темно, только свечка горит в изголовье бандита. Он закрывает за собой дверь, она зловеще исходит скрипом. Главарь неспокойно возится на кровати, причмокивает губами, подтягивая белую простыню, которой укрыт, к самому подбородку. А Санька уже рядом со свечкой, в изголовье, лицо мальчика окрашивается в нехороший цвет. Он протягивает к главарю руку с растопыренными пальцами и также зловеще шепчет:
«Отдай мой значок!»
Только от этого можно не проснуться.
«Ладно, хер с ним», — подумал Санька.
И стал решать, куда идти дальше. На ощупь продвинулся на десяток метров. Рука, ощупывающая стену, внезапно скользнула в пустоту. Мальчик вмиг покрылся холодным потом, ему показалось, что вслед за рукой и он сгинет в бездну. Однако пустота оказалась всего лишь очередным проемом возле какой-то двери. И вдруг явственно различил коридор. Из-за приоткрытой двери — в шести метрах слева от себя — струился голубоватый свет.
46
Андрей Авдонин посмотрел на часы: начало второго ночи — и развернул машину на пустынном шоссе. Бросив взгляд в панорамное зеркало, невольно задержался на сувенирном освежителе воздуха. Он висел на зеркале, иногда отвлекая внимание от дороги своим постоянным раскачиванием. Авдонин мог бы и снять его, но это был подарок врача больницы, где он провел довольно длительное время. Врача психоневрологического отделения звали Марат Ягдташев. Андрей обязан ему и своим выздоровлением, и тем, что врач помог ему снова получить водительские права.
Впервые он увидел Марата в больнице, когда отходил от транквилизатора, боязливо моргал, словно опасаясь, что ресницы его вдруг сцепятся и он не сможет открыть глаза.
— Вы можете рассказать, что вам снилось? — спросил Марат, щупая пульс на тонкой руке пациента и заглядывая ему в глаза.
Андрей задумался. Уголки его губ слегка опустились, но брови оставались нахмуренными.
Марат не торопил его; он ждал ответа и внимательно разглядывал тонкие черты лица больного, его слабые руки и почти прозрачную кожу на шее. Прожилки были на ней не голубоватого, как обычно, цвета, а розового, ресницы густыми, пожалуй, даже чересчур изогнутыми.
— Мне приснился деревянный брус, — неожиданно сообщил пациент мягким голосом. И поднял глаза на доктора. Марат подбодрил его кивком головы. — Похожие брусья есть в гимнастических залах. Но только тот был слегка изогнут. — Он показал руками.
— Очень хорошо, — похвалил его доктор, заметив, однако, беспокойство больного. — Андрей, давайте поговорим о ваших глазах. Я заметил, что во время отдыха вы очень редко, но резко делаете ресницами вот такие движения. — Марат несколько раз мигнул, подражая пациенту, когда тот был под действием транквилизатора. — Почему вы так делаете? Вы боитесь, что не сумеете открыть глаз после сна?
— Не знаю. Может быть, страх и есть, нужно подумать об этом.
Марат неотрывно смотрел на пациента, нервная система которого была полностью расшатана. Он был очень образован, воспитан, но душевная травма сделала из него инвалида. Он боялся всего: внезапно остановившейся рядом машины, безопасной бритвы в собственных руках, излишне горячей пищи; боялся оставаться один и не мог заснуть в одиночестве. Его терзал страх. Он винил во всем себя. Если ему случалось нечаянно порезаться бритвой, он тут же находил этому объяснение в том, что накануне не очень аккуратно положил бритву или вовсе не убрал ее. Бритве было неудобно, и она отомстила ему. Входя в подъезд своего дома, он подолгу счищал грязь с ботинок, потому что из-за него уборщица будет убираться дольше обычного; и за это она натянет у входа в подъезд тонкую проволоку, и он упадет.
В его квартире царил идеальный порядок, шторы своим расположением на окнах поражали симметричностью: их нельзя было просто задергивать, иначе в следующий раз может сорваться металлическая перекладина гардины и разбить ему голову. Он боялся снов, которые сжигали его, и призывал остатки воли, которые еще теплились в нем, чтобы хоть в чем-то не винить себя.
