В больнице ему было хорошо, намного лучше, чем дома, в котором больше никогда никого не будет.
Одному в палате было страшно. Андрей даже различал скудные цвета страха — от свинцового до грязно-белесого. Иногда он сильно смыкал веки, прячась от тошнотворного цвета, но страх начинал давить на него с новой силой, и он, торопясь, открывал глаза.
В эти мгновения страх как бы отступал от него, может быть, терял силу, и ему становилось тоскливо; оттого, что кто-то сейчас спокоен и весел, уверен и раскован; кто-то может повернуться на бок или даже на живот, подтянуть под себя затекшую ногу, вытянуть руку... Это были короткие мгновения, и тоска снова сменялась безотчетным страхом.
Он отчетливо видел, как с трех сторон рваными лоскутами его накрывает туман: сверху и с боков. Снизу было что-то жесткое, неудобное, не поддающееся определению. Он не знал, что под ним, это что-то было несомненно материальным, но... не органическим. А он мог чувствовать и составлять определения только чему-то живому. Его страх, например, был животным, и он принимал его. А вот что внизу...
Авдонин делал невероятные усилия, чтобы представить себе это, но напрасно. То, что было снизу, не поддавалось определению. Но ему было неудобно, и он явственно представил себе, что так может чувствовать себя крыса, перевернутая на спину. Он вдруг четко ощутил свой толстый зад и крупный длинный хвост. Хвост мешал ему своим основанием, и он уже долгие часы балансировал на нем, неимоверно страдая оттого, что не может повернуться на бок.
Хотелось закричать... Но страх был наготове; он только и ждал, чтобы через открытый рот, встречая сопротивление, влезть внутрь. И тогда человек будет весь в его власти... Кричать нельзя, потому что это будет последний крик. А ему этого не хотелось. Потому что через какое-то время — по его представлениям, это чудовищный отрезок времени — он снова обретет способность видеть и понимать неорганические...
Тут был тупик. Андрей во время видений забывал слова, определяющие предметы. Даже самого слова «предмет» для него в это время не существовало. Он был один, и ему было страшно.
Скорее бы уснуть по-настоящему. Андрей так захотел этого, что стремительно погрузился в знакомый сон.
* * *
Он потянул носом воздух и громко чихнул. Помещение было на редкость пыльным. Знакомым. Он посмотрел себе под ноги. Темно-желтый, потрескавшийся от времени брус сантиметров пятнадцати в ширину чуть покачивался и прогибался под весом его тела. Но Андрей вскоре понял, что это он сам, балансируя руками, слегка пригибает колени и раскачивается.
Брус уходил в темноту. Но пропадал он из виду небольшим овалом, делая плавный поворот.
Авдонин сделал осторожный шаг, держа руки в стороны. Ноги мелко задрожали. Он остановился и рискнул присесть на корточки. В таком положении держать равновесие было труднее, чем стоя, но он хотел разглядеть, что там внизу.
А внизу был пыльный пол. Авдонин даже не определил — дощатый ли он или внизу просто земля. Но, что бы там ни было, расстояние было невелико, около метра.
И в это время он почувствовал что-то давно забытое. И он понял что. Даже улыбнулся. Впервые, наверное, он сумел полностью побороть страх, пусть даже во сне, и вот уже уверенно сделал несколько мелких шагов. Еще... После он опустил руки, так как балансировать было незачем.
Страх отступил. Теперь такая высота не представляла для него опасности.
До плавного поворота было недалеко, Авдонин быстро преодолел это расстояние; но дальше было темно, и он остановился, прислушиваясь к ударам своего сердца. Тук-тук... Тут-тук... Сердце билось ровно, а он по-прежнему ничего не боится.
Вперед. Он смело повернул и оказался в полной темноте.
И тут же проснулся.
Машинально прислушался к реальным ударам сердца: тук-тук... тук-тук... Ровно, безбоязненно.
Жаль, что он так рано проснулся, иначе бы он увидел, что там, за поворотом.
И вдруг его резануло явью. Ему даже не пришлось закрывать глаза, чтобы представить себе плавный поворот, обрызганную коротким дождем дорогу, острый, пока невидимый камень с правой стороны. Не сбавляя скорости, он плавно поворачивает руль. Машина, чуть накренившись, красиво вписывается в поворот. Камня он еще не видит.
— Ух ты, здорово! — восторженно с заднего сиденья кричит дочь и наклоняется к его плечу. — Здорово, папа!
Он бросает взгляд в панорамное зеркало, снова сосредоточившись на дороге, краем глаза замечает камень у правой обочины. Чтобы собраться и правильно вывернуть руль, не хватает мгновения. Да и резко крутить баранку нельзя: на скользком от дождя асфальте это равносильно самоубийству.
Вначале легкий удар и сильный хлопок, похожий на выстрел, потом частые шлепки порванной покрышки и резкий разворот машины. Затем автомобиль словно подбросило, и он уже задним бампером задел левую обочину. Потом — миг, в котором каруселью несколько раз перед глазами мелькнуло пасмурное небо.
Он держит хрупкое тело дочери на коленях и бессмысленно поправляет окровавленный бант на ее голове. Рядом незнакомые люди, вверху, на дороге, десяток остановившихся машин. Какая-то женщина не выдерживает и громко, истерично выкрикивает:
— Господи!!
И еще раз:
— Господи!!
Никто не решается подойти к нему. Трое человек склонились над телом его жены. Та же женщина подходит совсем близко к нему:
— Она жива.
И указывает на его жену.
Но он не видит этого жеста. Он качает головой и расправляет, расправляет окровавленный бант...
Слез нет, только губы дрожат да дергается горло.
Кто-то в белом пытается отнять у него дочь. Он прижимает ее к груди еще сильнее... но неожиданно разрешает чужим рукам унести ее. Она больше не его.
Жесткими шлепанцами он шаркает по длинному коридору. Навстречу седой старик.
— Ее больше нет, — говорит он.
Андрей знает, о ком говорит старик: о своей дочери, она скончалась в больнице, не приходя в сознание. Он разворачивается и идет обратно. Сзади чуть ли не крик:
— Андрюша!
Уж лучше бы кирпичом по голове.
— Андрюша, постой!
Он сжимает голову руками и медленно садится на пол. Старик тут же оказывается рядом. Он плачет. А Андрей уже не принадлежит себе.
Что-то противоестественное было в желании Авдонина — его непреодолимо тянуло к машине. Когда он выписался из больницы, купил подержанные «Жигули» пятой модели. Вначале просто сидел за рулем, старался преодолеть тошнотворный страх, но именно посредством страха вылечиться. Он считал, что путь к выздоровлению лежит через преодоление. Он сможет вернуться к полноценной жизни, чтобы нести до конца дней своих вину за гибель близких.
