Андрей перестал надеяться на то, что однажды все может измениться. Для него уже стало привычным амплуа любовника на одну ночь, хотя и без славы Казановы. Та доля разочарования в самом себе, которую он нес, как крест, неизбежно передавалась его пассиям, сокращая время романа. Бывало, женщины бросали Андрея безжалостно, даже смакуя, по крайней мере, так казалось ему. Это снимало с него чувство вины, которое при его тонкой, болезненно все воспринимающей натуре, могло усложнять его жизнь. Он перестал брать в голову эту «смену декораций», все больше уходя в себя, закрываясь в собственном мире, выставляя напоказ придуманный образ удачливого и самодостаточного человека, чуждого любым проявлениям сентиментальности. Закревский вжился в эту роль, иногда забывая, где его настоящее «я». Наверное, это помогало ему не заниматься самобичеванием, а просто жить.
Закревский играл очень убедительно. Мать и отец Андрея, многочисленные знакомые, армия которых увеличивалось с каждым годом, попали в ряды обманутых. Только Белов заподозрил что-то неладное, заметив неподдельную грусть в глазах друга. Вадиму показалось, что удовлетворение жизнью у Андрея наигранное, сто раз отрепетированное и пора бы, наконец, сменить декорации.
Белов не ошибся, интуиция не подвела его, правильно расставив акценты в непростой судьбе Закревского. Творческие удачи Андрея неизменно сопровождались полными провалами в личной жизни. Одинокий, непонятый, загнанный в угол собственными комплексами неполноценности, известными только ему, он не пытался что-либо изменить, полностью поддавшись предначертаниям судьбы. Он страдал при виде маленьких детей, пытаясь представить, на кого был бы похож его ребенок. И тут же отгонял эту мысль, потому что ни одну женщину, с которой он встречался, не представлял в роли матери своих детей. Он бродил по огромному залу, наполненному экспонатами, картинами, или пустому, живущему в режиме ожидания и кажущемуся нереально красивым, безграничным. Медленно ступал, придумывая себе каких-то пришедших гостей, развлекая их рассказами о своих новых дамах сердца, планах на будущее. Такая игра забавляла его, помогала избавиться от многих накопившихся мыслей, облегчала существование. Ему было гораздо легче общаться с придуманными гостями, чем с реальными людьми, особенно теми, кто пытался пробраться в его внутренний мир.
Вот почему, вернувшись от Беловых, Андрей едва сумел скрыть разочарование, увидев, что мама дождалась его. Он понял, что впервые за долгие годы снова не сможет сдержаться и откроет то, что саднит, лишает покоя его душу. Андрей поднял голову и, глядя во встревоженные глаза Людмилы Алексеевны, произнес:
– Мама, я влюблен, безнадежно влюблен…
– Как хорошо, я рада, сынок, – погладив его по мягким чуть вьющимся волосам, тихо произнесла та. – Это замечательно.
– Ты так считаешь?
– Конечно.
– А если она – чужая жена? Более того, она – жена моего друга и она любит его, только его, – обреченно сказал Андрей, резко встал и направился в свою комнату. Он оглянулся, увидев, как мама смотрит ему вслед расширенными глазами, едва сдерживая слезы. Она всегда тонко чувствовала его состояние. – Поплачь за меня, мама, я ведь не могу. В конце концов, я мужчина, или кто-то в этом сомневается?
– Что ты, сынок? – теперь в ее дрожащем голосе испуг, невысказанная просьба допустить ее еще дальше, ведь он только начал.
– Ничего, мама, я просто устал. Пойду спать, а завтра все будет казаться не таким трагичным. Поговоркам нужно верить: утром краски становятся более светлыми и радужными. Подождем. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, все образуется. Ты только верь.
– Хорошо, до завтра.
Аюдмила Алексеевна хотела сказать сыну, что он забыл вымыть руки, что папа сегодня улетел на конференцию в Аондон, но поняла, что Андрею нет дела ни до чего. Голубые глаза ее сына не видели ни ее, ни этих привычных обоев на стенах – он все еще был там, где сегодня осталось его сердце. Женщина покачала головой, провела ладонями по гладко зачесанным белым волосам: «Кажется, история повторяется. Ну почему у него все всегда так сложно?» Пожав плечами, она медленно направилась в спальню. На широкой кровати ей предстояло спать одной. За последнее время она привыкла к этому, но почему-то на чистой, ароматной постели она уткнулась лицом в подушку и тихонько заплакала. Неслышно сотрясались ее плечи, нос предательски отказывался дышать и, не нарочно громко всхлипнув, Аюдмила Алексеевна с силой взбила подушку, укладываясь поудобнее. Она колотила кулаками мягкую, податливую массу, вкладывая в эти движения невыплаканные слезы и недосказанные обиды. Наконец она просто устала и легла на спину, широко раскинув руки. Тишина стояла такая, что женщина слышала, как в соседней квартире щелкнул выключатель, и зашумела вода в ванной. Эти звуки всегда раздражали ее, лишали сна. Она могла отдыхать в полной тишине и со спокойной душой. Пока ни одно из условий не было выполнено. Шумно вздохнув, она закрыла глаза и погрузилась в ожидание сна. Она лежала, размеренно дыша, пытаясь избавиться от впечатлений от разговора с сыном. Она уговаривала себя, что накручивать себя, на ночь глядя, бесполезно. Оставалось ждать, пока организм отключится от реального мира, и она попадет во власть собственного воображения, возбужденного разума. Крепко сомкнув веки, женщина поворочалась, нашла удобную позу и уснула. Как всегда, она не заметила момента, когда это произошло. Одеяло едва поднималось, таким почти незаметным стало ее дыхание, а на лице вскоре появилась милая улыбка – в который раз ей снилось, что она держит на руках крошечное, завернутое в белоснежные пеленки существо. Она не знала, мальчик это или девочка, но была уверена, что это ребенок Андрея, а значит, она счастлива, как же она счастлива!
Валя не знала, зачем она это делала. Ноги сами привели ее в больничный двор. Она на мгновение остановилась у крыльца, потом медленно поднялась и решительно вошла внутрь. На часах в вестибюле была половина шестого. Валя возвращалась от родителей Вадима, где оставила Димку на выходные. Галина Матвеевна давно просила об этом, но, будучи теперь женщиной, ведущей домашнее хозяйство, Валя не хотела злоупотреблять любовью к внуку бабушек и дедушек. Ей казалось, что теперь это только ее забота и лишь изредка позволяла чувствам брать верх над разумом, оповещая заждавшихся родственников о долгожданном приезде внука. Димка любил оставаться у деда Пети и бабы Гали, потому что там ему разрешалось многое из того, что было под запретом дома. Когда Валя пыталась возражать, Петр Петрович мягко останавливал ее и, улыбаясь, говорил:
– Ты не думай, дочка, мы его не балуем и не роняем ваш авторитет. Просто с высоты прожитых лет нам легче увидеть, что в этой жизни принципиально, а что иногда нуждается в изменении. Понимаешь, о чем я говорю? – Валя кивала, не в силах сопротивляться обаянию свекра. Глядя на него, она видела постаревшего, поседевшего Вадима с глазами Галины Матвеевны и только улыбалась в ответ.
Сегодня у Беловых-старших был праздник – внук перешел в их распоряжение на вечер и целых два дня. Суббота и воскресенье обещали стать непохожими на вереницу бесконечных будней. Валя знала, что Димке у них будет уютно и мальчик не станет проситься домой через пару часов. Петр Петрович умел найти для внука массу интересных занятий, а Галина Матвеевна обязательно будет готовить ему любимые блюда под заказ. «Пусть почувствует ласку близких», – сказала себе Валя. Она не хотела признаваться себе в том, что тяжелее всех переносить разлуку с сыном ей самой. За то время, пока они каждый день с утра до вечера принадлежали другу, оба стали еще более близки, Валя с трудом переживала любое расставание с Димкой. Может быть, в эти выходные она отвезла его к родителям Вадима, чтобы постепенно избавляться от невыносимого чувства одиночества, которое она испытывала вдали от малыша.
