– Ну где же Лизавета? Когда она наконец явится? – спросила она, усаживаясь на край кровати.
– Она не явится, – прохрипел он, заходясь в кашле.
– То есть как – не явится? Она уехала? – Анюта забрала градусник, бросила быстрый взгляд на серебристый столбик, покачала головой: – Сорок и один…
– Лиза не уехала, – Макс сглотнул колючий ком. – Я ее выгнал.
– Что?! – Анюта чуть не выронила градусник, посмотрела на него с жалостью, наверное, решила, что братец бредит.
– Мы поссорились, и я ее выгнал, – повторил он, – вчера вечером. А сегодня весь день искал ее по моргам. Не нашел. Сейчас отлежусь и снова поеду.
Анна долго молчала, потом спросила:
– Как ты мог ее выгнать? У нее же никого, кроме тебя, нет.
Это «никого, кроме тебя, нет» задело Макса за живое, бритвой полоснуло по растревоженной совести.
– Максим, если это просто глупая шутка, то предупреждаю сразу – со мной лучше так не шутить! Или это все из-за температуры? – Она встряхнула градусник.
– Это не шутка, и температура тут ни при чем, – Макс сел, перед глазами снова заплясали сиреневые круги, к горлу подкатил кашель. – Анюта, мне нужно идти.
– А что у вас произошло? Из-за чего вы? – Кажется, сестра ему поверила. – Ты же не мог просто так… Это из-за твоей теледивы? Максим, что наговорила тебе эта белобрысая стерва?
– Это не из-за Лоры, – он встал, пошатываясь, вышел в гостиную, через пару секунд вернулся обратно с коробкой из-под обуви, бережно поставил ее на кровать: – Это из-за них…
Анюта заглянула в коробку, зажала рот рукой, посмотрела на него испуганно и печально одновременно, прошептала:
– Максим, этого не может быть!
Он тоже не мог в это поверить. А еще ему нужно было выговориться…
Он пил горячий чай, заедал его малиновым вареньем, время от времени заходился в кашле и говорил, говорил…
Анюта слушала молча, когда было нужно, она становилась очень терпеливой.
– …Ей некуда больше деться, мне нужно объехать вокзалы, поискать ее там. Она уже сутки где-то одна, – закончил он свой рассказ.
Анюта-забрала у него пустую чашку, сказала решительно:
– Ты никуда не поедешь.
Он хотел возразить, но сестра нетерпеливо взмахнула рукой, повторила:
– Ты никуда не поедешь, вместо тебя поедем мы с Вовкой.
Поиски ничего не дали. Анюта с мужем объехали все вокзалы, и железнодорожные, и автомобильные, но Лизавету так и не нашли. Потом они обзвонили все больницы – тоже безрезультатно.
Анюта паниковала, боялась, что вот-вот сорвется в истерику. Вовка поглядывал на нее исподлобья, тихо ворчал, ругал непутевую молодежь. А ведь еще нужно рассказать об их неудаче Максиму. Он им не поверит, будет сам рваться на поиски.
А Лизавета? Ну как она могла вот так просто взять и исчезнуть?! Пришла бы к ним с Вовкой, на худой конец…
Разговора с Максимом не получилось. Он выслушал их молча и также, не говоря ни слова, принялся одеваться. Анюта хотела его остановить, но Вовка не дал…
Максим вернулся ночью, измученный, потерянный, совершенно больной. Не разуваясь, рухнул на кровать, закрыл глаза. Не нашел…
Вовка посмотрел на градусник, послушал тяжелый, с надрывом кашель и вызвал «скорую».
Брат ехать в больницу не желал, он вообще сделался каким-то буйным. Анюта испугалась. Вовка успокаивающе обнял ее за плечи, сказал трагическим шепотом: «Это из-за интоксикации». В общем, вечерок выдался еще тот: Лизавета как сквозь землю провалилась, Максима положили в больницу с двусторонним воспалением легких, «загрузили» лекарствами, поставили капельницу, и он, кажется, задремал. А Анюте еще предстояло сообщить родителям, что их младший ребенок захворал.
Макс не лежал в больнице с младенчества, поэтому к случившемуся отнесся как к настоящей катастрофе. В первую очередь из-за того, что его лишили возможности продолжить поиски Лизаветы. Во-вторых, из-за тотальной слабости, из-за которой даже сама мысль о побеге казалась смешной и неосуществимой. Он привык чувствовать себя сильным мужчиной, а сейчас был беспомощнее младенца.
Облегчение наступило на третий день болезни. Нет, не физическое, до физического облегчения ему было как до Луны. Исчезли муки душевные, словно камень с души упал.
А все сестрица Анюта! Додумалась связаться с дядей Федей, попросить его выяснить по своим каналам местопребывание Лизаветы. Дядя Федя и выяснил, всего за каких-то пару часов: позвонил кое-куда, поговорил кое с кем и сообщил племянникам радостную новость – Лизавета жива-здорова и ни в какой она не в Москве, ни на каком таком железнодорожном вокзале, а на своей исторической родине.
После облегчения пришло удивление – как она попала на эту самую историческую родину? А потом пришла обида – он тут, понимаешь, с ума сходит, морги и вокзалы обыскивает, а она сидит себе дома и даже не думает сообщить ему, что с ней все хорошо! Негодница…
Ладно, главное, что она жива и можно расслабиться и спокойно поболеть.
Расслабиться не позволила родня. Макса навещали по нескольку раз в день, закармливали домашними вкусностями, задаривали подарками.
Первой на его подоконнике обосновалась хрустальная летучая мышь, подарок сестрицы Анюты. Мышь была нескладная, лопоухая и смешная, наверное, и стоила она копейки, но Макс едва не прослезился.
Потом расстарались родители: принесли ангелочка, маленького, щекастенького, толстозадого. Племянники тоже не отставали – презентовали любимому дяде Максу свинку. Свинка была пролетарских кровей, вовсе не хрустальная, а самая обычная, стеклянная, но летучей мыши и ангелочку она понравилась. А уж как она понравилась Максу, можно и не говорить.
В общем, подарки были незатейливыми, простенькими, но душу лечили получше некоторых капельниц. Наверное, впервые в жизни Макс так остро осознал, что значит семья и настоящая забота. А еще он осознал, что в его жизни чего-то не хватает. Пока еще он именно так и думал – «чего-то», а не «кого-то», не решался сознаться в этом даже самому себе. Наверное, это происходило с ним уже давно, наверное, именно от этого он бежал все эти месяцы, прятался за точеной спинкой Лоры, хамил и огрызался перед неизбежностью, делал больно себе и окружающим…
Макс удрал из больницы спустя девять дней, сразу, как только ему перестали колоть антибиотики. И так уже от этих уколов вся задница похожа на решето, да и, стыдно признаться, больновато. Родителей и сестрицу в известность он решил не ставить, чтоб не суетились, не устраивали ему торжественную встречу.
Дома было стыло и неуютно. Вот интересно, всего каких-то полторы недели хозяин отсутствовал, а квартира успела приобрести нежилой вид. И слой пыли тут совершенно ни при чем, дело в ощущениях: и пахло как-то не так, и освещение было каким-то не таким, и мебель была как будто неродная. Да что там мебель, вот его отражение – оно ведь тоже словно неродное. Щетина, совсем некреативная, а сизая и неопрятная. И волосы – отросшие и растрепанные. И глаза – ввалившиеся и виноватые. И…
