Еще она спросила его:
«Как мне быть с Леонорой? Она ждет от меня полного доверия».
«Ты знаешь, как – слушай сердце».
А напоследок он сказал: «Скоро ты расстанешься с братом. Не забывай его: он всегда будет в этом нуждаться».
* * *
В карете было душновато. К тому же сильно жало под мышками старое коричневое платье, которое Веронике велели надеть, отправляясь в монастырь. Бедная старенькая дуэнья рыдала, натягивая на Веронику это тряпье, и горько причитала:
– На три года! Они мне говорят – всего на три года! Мою овечку, мою сиротку! Да как же это так! Да виданное ли это дело!
Путь был недолгим, но Леонора приказала кучеру не торопиться. Видимо, чтобы по дороге выговориться перед падчерицей. Не для того ли, чтобы оправдаться? Бессмысленно: Вероника была со странностями, это правда, но не идиотка! Ей давно было понятно, что Леонора в конце концов постарается избавиться от нее – либо выдаст поскорее замуж, либо сплавит в монастырь. Причем последнее было даже предпочтительнее – безопаснее! «О, всего лишь на время, моя дорогая! Это для твоей же пользы, моя дорогая!»
Этим и кончилось, хотя отец и оттягивал этот момент, сколько мог. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Леоноры, стал его собственный подарок дочери – дорогущее красное бархатное платье, все в кружевах и золотом шитье.
О, Вероника прекрасно видела, как Леонора посмотрела на нее, когда падчерица предстала перед ней в обновке! Платье очень шло Веронике. Его цвет оттенял свежесть ее лица, кружева воротника вторили нежному изгибу плеч, а золотой поясок туго очерчивал тонкую талию. Леонора недобро кивнула: несомненно, она увидела все это. И, так же несомненно, решила, что ей самой это платье пошло бы не меньше. И это, к слову сказать, было сущей правдой!
Вероника тихонько ретировалась, оставив мачеху наедине с отцом выяснять отношения, и, раздевшись в гардеробной, уложила платье в сундук. Теперь ей не хотелось его носить. К тому же она была уверена, что Леонора проверит, сняла ли Вероника платье и куда его положила.
Так и произошло: немного времени спустя Леонора, высоко подобрав полы одежд, прошествовала мимо нее по галерее – стремительная, нетерпеливая, в сопровождении своих поджарых тонконогих псов. Стукнула дверь в гардеробной, лязгнули засовы сундука, и, после выразительной паузы, хлопнула его крышка. Вероника воочию могла представить себе в этот момент удовлетворенное лицо мачехи. Ну, и слава богу! Сама Вероника прекрасно обойдется без этого платья!
* * *
Служка, молчаливый и строгий, открыл им маленькую дверцу в воротах монастыря и, после долгого шествия по дворам и коридорам, ввел в служебное помещение задней части храма. Оставив их в просторном коридоре перед дверью приемного зала, сначала вошел один. Вышел быстро и, не поднимая головы, скромно пряча лицо в складках капюшона, вежливым жестом пригласил женщин войти.
В зале было сумрачно, прохладно и тихо. У дальнего окна, отвернувшись, стоял невысокий пожилой человек в светлой одежде монаха-доминиканца. Видимо, это и был падре Бальтазар, священник, с которым сеньора д’Эстанса договаривалась о приеме падчерицы на воспитание в монастырь. Служка подошел к нему и что-то тихо произнес. Священник кивнул и сделал ему знак удалиться.
Отчего-то Вероника была спокойна, хотя, казалось бы, столь серьезные перемены судьбы должны были заставить ее волноваться. Нет, она нисколько не волновалась. Более того, она испытывала странное радостное любопытство перед грядущим и сама этому удивлялась. Что-то важное и интересное ждало ее впереди… Что же? Что же?!
Она погрузилась в свои мысли-мечты и, пока Леонора произносила положенные приветствия, разглядывала помещение. Большой закопченный камин довольно сумрачного вида, огромный заваленный книгами и свитками стол на изогнутых ножках, строгое кресло с высокой узкой спинкой, суровое деревянное ложе в углу – комната произвела на Веронику сильное впечатление. Было ясно, что здесь жил человек аскетического склада и большой учености…
Вероника сделала усилие, чтобы сосредоточиться и разобрать, о чем так велеречиво вещает мачеха.
– …думая прежде всего о самой девушке, падре, – говорила Леонора. – У нее, как я уже говорила, своеобразный склад ума, но характер покладистый и…
– Я полагаю, сеньора, – холодно перебил ее священник, – что у меня достанет опыта разобраться в тонкостях ее натуры.
Нечто в его голосе привлекло внимание Вероники… она наконец подняла на него глаза… и обнаружила, что он, как видно, давно разглядывает ее – его усталые серые глаза смотрели на нее внимательно и… В их бездонной глубине мелькнуло что-то безумно близкое, знакомое, родное… И вдруг светлое ожидание и предчувствие неведомой радости стало «уплотняться», словно обретая зримые формы, и в ту же секунду Вероника, не отдавая себе отчета в том, что делает, бросилась священнику в ноги и выдохнула:
– Учитель!!! Наконец-то ты нашелся! Как долго ты не приходил!
Леонора с досадой дернула бровью:
– Я же говорила, падре, что она у нас не в себе! – Но, спохватившись, умильно добавила: – Надеюсь, наше скромное пожертвование на монастырь будет угодно Богу!
Но падре Бальтазар больше не обращал на Леонору внимания: во все глаза он изумленно взирал на Веронику и молчал.
– Встань, дитя мое, – наконец произнес он, поднимая ее за плечи, – встань и не волнуйся!
Она послушно встала, но продолжала смотреть на него с радостной любовью и в восторге шептала:
– Учитель, я совсем-совсем не волнуюсь, я же теперь с тобой! Просто я так рада! Очень!!!
Леонора что-то еще говорила, но священник слушал ее невнимательно и через некоторое время, наспех попрощавшись, выдворил восвояси.
– Что ж, дитя мое, – обратился он к Веронике, – отныне тебе предстоит жить в этой обители…
– С тобой, Учитель? – радостно перебила она.
Он смущенно кашлянул:
– Я буду рядом. Ты сможешь обращаться ко мне, когда будет нужда. Я имею в виду – кроме обычной исповеди: я – духовник сестер этого монастыря. Но твоей непосредственной начальницей будет отныне мать Тересия, настоятельница. Она сейчас придет, чтобы отвести тебя в твою келью, а после отдыха ознакомит со здешними порядками. Ты должна будешь строго подчиняться правилам обители и слушаться мать Тересию во всем.
– Хорошо, Учитель!
– Тебе следует называть меня «падре» и обращаться на вы. Поняла?
– Поняла, Учи… падре. А почему мне нельзя звать теб… вас по-прежнему?
– По-прежнему… – Он вздохнул. – Мы с тобой поговорим об этом. Как-нибудь потом. А пока просто будь послушной. Сеньора д’Эстанса сказала, что ты не слишком умна. С этим я еще разберусь. Но, в любом случае, для послушания много ума не требуется. Итак, я – твой духовник, а ты – послушница и воспитанница этой обители.
– Я буду послушной вам, падре! – Она оставалась радостной.
