– Я, кажется, напугала тебя? Боже мой, я совсем этого не хотела! – Она постаралась теперь говорить потише: все-таки следует помнить, что она в монастыре. – Что я сейчас должна делать?
– Сейчас все собираются в церкви, – прошелестел голос Анхелики, – идем.
По дороге к храму, сцепив пальцы с зажатыми в них четками и сложив кисти рук на животе, низко склоняя голову, новая подружка объясняла:
– Порядок здесь такой: нас будят перед рассветом – надо быстро умыться и привести себя в порядок. После утренней келейной молитвы идем в храм – читается первый час. Вслед за этим или после мессы, раз-два в неделю или чаще – по решению матушки настоятельницы или духовника обители, падре Бальтазара, – проводится капитул. Капитул – общее собрание сестер.
– Для чего?
– Решаются разные вопросы: хозяйственные и… другие.
Вероника молчала, но ее взгляд просил разъяснений, и Анхелика нехотя добавила:
– Ну, например, дисциплинарные или… вопросы личного покаяния… – И тут же торопливо продолжила: – Затем начинается утренняя месса, на которой обязаны присутствовать все. Есть еще несколько богослужений в течение дня, и если у тебя нет особого послушания или срочной работы и ты не больна, приходи в храм. В полдень, не раньше, мы обедаем и отдыхаем во время сиесты. Потом – опять послушания, келейные молитвы, вечерня. В самом конце дня, перед повечерием, бывает легкая трапеза, а во время поста ужинают только слабые и больные. Отход ко сну – в одно и то же время для всех. И выходить ночью из кельи возбраняется. За этим следят дежурные сестры и докладывают старшей сестре Лусии.
Анхелика умолкла и отвернулась. Вероника и слушала и не слушала: гораздо интереснее оказалось изучать саму Анхелику, попытаться так же, как она, сложить руки на животе, опустить голову, шагать размеренно и нешироко, без спешки, но и не задерживаясь. Но при имени старшей сестры будто тень темной птицы пронеслась над головой, и Вероника внимательно взглянула на Анхелику. Та, не поднимая головы, тихо произнесла:
– Все ли ты поняла? Если что-то непонятно, я тебе еще объясню.
– Все понятно. Нет, постой-ка, не все. У меня есть вопросы – о тебе. Можно мне их задать?
– Обо мне?.. – растерялась Анхелика.
– Да, расскажи мне о себе, если можно. Мне очень интересно!
Голос Анхелики оставался по-прежнему тих, но ответ прозвучал неожиданно твердо, почти резко:
– Мне нечего рассказывать, да я бы и не хотела! – Она подумала немного и добавила, словно пытаясь сгладить впечатление: – Может быть, потом…
– Да-да… – Вероника и не настаивала, лишь примирительно улыбнулась: – Конечно, потом – когда мы привыкнем и полюбим друг друга!
Ей хотелось подружиться с этой девушкой, и она говорила от чистого сердца, но та посмотрела затравленно – и Вероника внезапно ощутила волну тоскливого страха, затопляющего сердце Анхелики. Словно она сама стала на мгновение Анхеликой и во всей полноте, до физической осязаемости, явственно испытала то же самое чувство! И это чувство было омерзительно до одури…
«Что-то не так, – замерла Вероника, – не меня же она боится?!» Но решила больше ни о чем Анхелику не спрашивать. Ни о чем – что не касается жизни в обители. А еще – не дотрагиваться до Анхелики, если это ее так пугает.
Не показывая и виду, что она уловила чужие чувства, негромко, но внятно произнесла:
– Я обещаю спрашивать тебя только о порядках монастыря. Но ты сама можешь говорить со мною о чем угодно!
Анхелика облегченно вздохнула. Теперь Вероника чувствовала, как постепенно тает, уходит, растворяется отвратительный страх, липко опутывавший душу Анхелики…
Последний удар вечернего колокола – и под строгими сводами храма медленно и слаженно поплыли слова молитв, дымок от свечей, шорох робких движений. На стенах почти ритмично задвигались пятна теней. Была особая, великолепно-торжественная музыка во всем этом действе, но Вероника вдруг осознала, что безумно устала, ужасно голодна и очень хочет спать. Молитвословия текли мимо сознания и не доходили до сердца. Но стыдно не было: на это уже не было сил.
После вечерни и благословения матушки настоятельницы все разошлись по кельям, и Вероника была рада тому, что осталась наконец одна. Уже совсем засыпая, она думала о том, как замечательно было найти Учителя! А еще – как хорошо, что здесь есть сад и можно будет ухаживать за травами; как добра мать Тересия; как… Тут она сбилась: перед мысленным взором возникла печальная Анхелика, ее непонятный страх снова вкрался в душу. Вероника отогнала неприятное видение, остановила внутреннее внимание на Учителе и – с удовольствием уснула.
* * *
Сквозь дымку предрассветного сна в сознание проникали удары колокола. «У-у-у-тро, у-у-у-тро…» – размеренно повторял его звон. Утро… Какое по счету? Кажется, прошло около месяца со дня, когда ворота монастыря закрылись за спиной Вероники.
Она потянулась, лежа на спине, и поджала колени. Уже вставать? Неожиданно ей в голову пришло грустное соображение: дуэнья не принесет молока и булочек! Мысль явилась внезапно и удивила Веронику. От булочек она, разумеется, не отказалась бы. Но разве именно об этом Вероника сейчас пожалела? Нет-нет! Где-то в глубине сознания, как тень от плывущей под толщей воды рыбки, мелькала и все никак не ловилась смутная, но очевидно неприятная мысль. Надо было непременно поймать ее. Уловить и выудить из глубины «наверх», чтобы рассмотреть, осмыслить и только тогда, обезвреженную и неопасную, отбросить прочь. Иначе она весь день будет мешать, колоться как заноза и вообще доставлять неприятность.
В коридоре за дверью послышались шаги сестер, собирающихся к совместной утренней молитве. От кельи к келье, от двери к двери перемещались шорохи шагов и низкий голос старшей сестры, строго произносивший: «Pater Noster…» Но Вероника не встала: прежде всего должна быть обнаружена неприятная мысль! В дверь постучали. Еще. И еще. Назойливый голос, голос сестры Лусии, чуть громче произнес: «Pater Noster». Надо было продолжить: «qui es in caelis…» – и прочесть всю молитву «Отче Наш, сущий на небесах…» – с нее начинался день. Но откликнуться, а значит – упустить колющую мысль, было бы непоправимой ошибкой! И Вероника крепко зажмурилась и даже зажала ладонями уши: «Я помолюсь потом одна, когда вы уйдете». Шаги и голоса удалились.
Надо прислушаться к себе, не открывая глаз. Вероника стала размышлять: итак, почему она вспомнила про булочки своей доброй дуэньи? Может быть, оттого, что ей порой очень хочется есть? Само по себе это предположение не было ни удивительным, ни странным: действительно, есть хотелось часто. Устав монастыря не допускал излишеств в питании. Да что там излишеств – бывало, особенно к вечеру, сестры оставались откровенно голодными! Правда, Вероника не замечала ни в ком ни раздражения, ни печали по этому поводу. Более того, многие (если не все!) с огромным энтузиазмом и удовольствием выполняли послушание «Eleemosinarium» – раздачу милостыни бедным. В том числе продуктов, часто далеко не лишних в самой обители! Но матушка Тересия говорила: «Отдать то, что тебе самому не нужно, – не жертва Богу. Будем делиться, сестры, и необходимым!»
