– Замечу, что ты сейчас расширил тему нашего разговора. Но я отвечу – спрашивай.
– Семья – не для меня. Политическое поприще не влечет меня вовсе…
– Да, надо признать, что в этой области у тебя не обнаруживается никакого таланта, – успел вставить Луций.
– Стать солдатом, чтобы защищать интересы отечества?
– Одного желания защищать интересы Рима мало. Я хочу сказать, что хоть ты и стал совершеннолетним и имеешь право, как все римляне, записаться в легион, ты просто не пройдешь цензорского смотра, коему в обязательном порядке подлежат все представители сословия всадников, в котором мы состоим.
Сколь эти слова ни были безжалостны, Марку приходилось согласиться: тщедушный, невысокий и слабый, он не без причины вызывал у Га я острое желание защищать и покровительствовать.
– К тому же, скажи откровенно, разве ты на самом деле хочешь стать солдатом?
Марк задумался и ответил не сразу:
– Могу только признать, что марширующие когорты, развевающиеся на ветру знамена и блеск значков легионов, а особенно буквы SPQR на штандартах – «Сенат и народ Рима!» – приводят мою душу в неизъяснимый трепет! И за славу и идеалы Рима я не пожалел бы самой своей жизни, но…
– «Но»?.. – ждал Луций.
– Судьба военного… Походы, оружие, кровь… Меня это, стыдно сказать, – Марк опустил глаза, – почти пугает.
– Думаю, ты говоришь правду, – важно изрек Луций.
«Еще бы!» – усмехнулся про себя Марк, а вслух спросил:
– Чему же мне посвятить свою жизнь? Что еще осталось?
– Никакого другого поприща ты перед собой больше не видишь? – В голосе Луция отчетливо сквозило презрение.
Марк отрицательно покачал головой.
– Значит, не видишь, – заключил Луций. – Может, ты ждешь, чтобы я за тебя решил?
Марк устал безмерно, от напряжения плохо соображал и мечтал теперь только об одном – чтобы Луций отпустил его. В подобные моменты бесед с приемным отцом он вообще боялся сказать что бы то ни было, так как по горькому опыту знал: скажи он одно или другое, Луций везде готов уловить его на неловком слове, на неудачной фразе, на случайно прорвавшейся наружу эмоции и – подавит, подомнет под свою логику, не даст ни малейшего шанса оправдаться или объясниться. Поэтому лишь разбито пробормотал:
– Разреши, я подумаю.
– Он подумает, – саркастически усмехнулся Луций. – Что ж ты не сказал: «Разреши, я прочувствую»? Это странно. Думай, юноша, думай! Ни думать за тебя, ни подсказывать я не стану. Выбрать жизненное поприще – это лишь твое дело. Ступай, я устал от тебя.
* * *
«Последнее время я много ссорился не только с тобой, Гай, но и – к моему величайшему стыду! – с моим приемным отцом. К стыду – это я говорю сейчас. Но в Риме мое неудовлетворение собственной жизнью, мои мучительные поиски собственной судьбы осложнялись еще и сознанием того, что Луций, человек недюжинного ума, незаурядной проницательности, не хочет помочь мне. Он не желал помочь мне, Гай! Я так и не дождался от него ни помощи, ни совета, ни просто отеческой беседы! Вот этого-то я не мог ни понять, ни простить! Моя досада, стоически сдерживаемая в общении с ним лично, прорывалась подчас в моих стихах. Каюсь, они доходили и до тех, кому бы их слышать не следовало. Например, до Клавдия. Стыжусь и сожалею об этом…»
* * *
Свесив ноги в прохладную воду бассейна, Валерий и Марк неторопливо беседовали, обсуждая вчерашние игры гладиаторов, когда из двери горячего отделения, распаренный и сияюще довольный, вышел красавчик-щеголь Клавдий. Приметив знакомых, он тут же сложил тонкие губы в улыбку приветствия.
– А, наш Парис, – чуть слышно проворчал себе под нос Валерий. – Крепись: сейчас подойдет и станет просить тебя что-нибудь продекламировать.
– Причем непременно тоном снисхождения и покровительства: ему смешно, что квирит сочиняет! – так же чуть слышно ответил Марк. – «Это не подобает римлянину». Его слова! Но в глаза не скажет.
Клавдий неторопливо принял от своего раба подогретую простыню и, продолжая светски улыбаться, приблизился.
– Приветствую вас, – неторопливо и расслабленно прожурчал его голос. – А что, Марк, поговаривают, что на обеде одного известного патриция ты наделал шуму со своими новыми одами?
«Наделал шуму»! Все томительные волнения души Марка, все его тончайшие переживания, ночи, напоенные болезненной бессонницей, лирический подъем и упоение творчеством, терзания неудовлетворенности – все, как в оловянную форму, отлилось у Клавдия в два беспощадно-циничных слова: «наделал шуму». Эти слова принижали и опошляли все чувства Марка, оскорбляли его слух. Он вспыхнул и ответил бы как следует, и, быть может, не без вреда для себя, но Валерий предупредил друга.
– Видишь ли, Клавдий! – громко и важно проговорил он. – Нешуточное дело – прием у высоких патрициев! И блюда, и сервировка, и беседа! Кто, как не ты, знает обо всех сложностях подготовки и проведения хорошего обеда!
«Какая-то околесица! При чем здесь сервировка?» – мелькнуло у Марка. Но Валерий попал точно в цель: Клавдий был падок на лесть.
– Еще бы! Важна каждая мелочь! – подхватил он.
– Ну вот, – закивал Валерий со значением, словно участвуя в ответственном разговоре, но не давая Клавдию уклониться в излюбленную тему. – Завязалось нешуточное обсуждение событий в Испании – грядет ли новая война? До од ли нам было?! Для Марка, который сочиняет на досуге и исключительно для развлечения, трудно было оторваться от столь глубокой и важной беседы!
– Как всегда, блистал Сципион? – По тону Клавдия трудно было заключить, серьезен он или насмешничает, но что-то раздражающе-неприятное мелькало в самом тембре его голоса.
– Публий Сципион – доблестнейший полководец и великолепный политик. Его жизнь сама по себе – пример для подражания всем нам! – жестко проговорил Марк, не допуская даже тени насмешки в адрес своего кумира. – И слушать Сципиона полезно всегда.
– Конечно, конечно, – поспешил уверить Клавдий, но глаза его были неискренни. – Он говорил о взятии и разгроме Карфагена?
– Публий Сципион никогда не говорит о своих подвигах. Довольно того, что об этом знают другие! А говорил он о философии, о небесных светилах, о мятежах в Македонии и о Метелле, заслужившем имя Македонский.
– Сципион говорил о войне в Македонии и Квинте Метелле Македонском? – деланно удивился Клавдий.
– Что ж тут странного? – Теперь уже и Валерий казался задетым. – Война в Македонии – дело всех истинных римлян! – И не без намека добавил: – Разве нет?
– Я не силен в политике, – уклончиво проговорил Клавдий. – А вы будто наставляете меня? Но я слышал, что Метелл и Сципион – давние и непримиримые противники.
– Ты не силен в политике, – усмехнулся Марк. – Два таких великих и достойных человека, как Сципион и Метелл, могут быть соперниками на политическом поприще, например в сенатских спорах о будущем Республики, но никогда – врагами! Извини, если это похоже на наставление.
