– А дальше?
– Что ж дальше?
– Не томи, поэт!
– Яснее ясного: когда потрачено столько энергии и испробовано столько способов, чтобы соблазнить такого юнца, как ты…
– …или как ты!
– Ладно-ладно, или как я, отступать поздно. Да как правило, они и не хотят. И уж теперь твой черед – здесь-то и будут уместны всевозможные поэтические речи, смелые рукопожатия, а может быть, и нечаянный поцелуй. По обстоятельствам. И ко всему – разливаться соловьем и не жалеть слов!
– Вот тут мне за тобой не угнаться! Твоя речь так хороша…
– К слову, – с притворным негодованием перебил Марк, – замечу тебе, мой друг, напоследок: я ведь умею… не только хорошо говорить – женщины знают за мной, скажем так, и иные таланты!
Валерий расхохотался:
– Настоящая стратегия! А рассказываешь ты об этом, как полководец об удачных боях и славных победах. Признайся, много их у тебя, таких побед?
Марк перевел разговор в серьезное русло:
– Считай, что я лишь компенсирую такими «баталиями» и «победами» жестокость моей судьбы: ведь я, тебе известно, не могу быть солдатом!
На самом деле, и о «победах»-то этих Марку говорить было тягостно. Да, ему нравилась такая игра с женщинами. Да, он действительно состязался с ними, будто с неприятелем. И как правило, ему удавалось увлечь, очаровать женщину, добиться желанного огня в ее глазах и… все прочее. Но – о боги! – гораздо чаще именно в то мгновение, когда его «противница» уже складывала (и с охотой!) свое оружие и ждала (с нетерпением!) его активных действий, Марку становилось невыразимо скучно, он начинал колебаться. Будто за последней чертой, за финальной сценой столь упоительного спектакля маячило нечто неприятное, неопределенно-угрожающее, грозящее ему разрушением. И он частенько отступал, вуалируя свое «отступление» со всевозможным тщанием, чтобы «противница» не обиделась и не заподозрила его слабости.
К чему он сейчас думал об этом? Марк вернулся мысленно к началу своих размышлений. Ах, да – все из-за Септимии! Кстати, хвала Венере, Септимия нещадно высветляет свои волосы каким-то варварским способом, известным лишь женщинам, не ведающим сомнений в битве за красоту. И глаза у нее светлые. Кажется. Да ну ее, в самом деле! Марк добрался до цели – толкнул дверь таверны и шагнул вниз по темной лестнице…
Спустя час или два он выбрался из таверны на свежий воздух. Луна неверно дрогнула раз и другой над его головой. Марк строго посмотрел на эту коварную спутницу игроков и влюбленных, и Луна, покачиваясь, нехотя установилась на одном месте.
«Винцо у них славное, а вот игра была дрянная, – мысли лениво, но не без некоторого удовлетворения текли в голове у Марка, – я ничего не выиграл. Правда, и не проиграл! Не знак ли это богов, что с сегодняшнего дня я не должен больше играть? Ну и не буду! – неожиданно легко заключил Марк. – Боги терпеливы ко мне – не стоит их сердить! Ах, ночь-то как хороша!»
Мысли стали окончательно мягки и благодушны: «Дивное вино! Очень и очень! И откуда в этой дыре? Видно, хозяин приберегал для почетных гостей или значительного случая. А тут я – со своими сестерциями за поясом. Чем я не почетный гость? Заплатил-то я ему, к слову, весьма почтенно!»
Оставалось разобраться, в какую сторону идти. Было уже очень поздно, глухая ночь. Даже собаки не лаяли, и нигде ни огня. «Интересно, – мелькнул у Марка вопрос, – появляется ли здесь городская стража? Было бы у кого справиться о дороге!»
Убогие тесные улочки петляли беспорядочно и замысловато. Луна игриво зависала то справа, то слева, и Марку казалось, намеренно путала ему дорогу. Он устал. Непослушные ватные ноги все норовили сложиться в коленях, а тело явно замыслило обмякнуть и улечься прямо на нечистую землю. Несколько раз Марк наступил на край собственной тоги, и отяжелевшие руки все никак не справлялись, чтобы подобрать своенравно разлетающиеся полы. Он хотел было сорвать с себя тогу и остаться в тунике, но ночь оказалась весьма прохладной, а явиться на глаза Луцию в подпитии, да еще в одной короткой тунике было равносильно самоубийству! Приемный отец сандалии-то в городе не разрешал носить – только кальцеи!
Проплутав с час и окончательно выбившись из сил, Марк так умаялся и продрог, что готов был вернуться и заночевать в гостинице при таверне.
В конце концов он так и сделал. Ему казалось, что он точно повторил обратный путь, поэтому дверь «таверны» Марк толкнул свободно и уверенно. Но к его удивлению, лестница за дверью вела не вниз, как он помнил, а наверх. Это ввергло его в недолгие размышления: «Может, я не спускался в таверну, а поднимался? А спускался обратно, на улицу?» Запутавшись в последовательности своих предыдущих действий, он решил проверить все на опыте и на нетвердых ногах, но без колебаний зашагал наверх.
«Потребую у хозяина самую чистую комнату! Надо бы еще затянуть пояс потуже, а то как бы этот бездельник не обобрал меня во сне! Боги, как я устал!» Лестница казалась нескончаемо длинной. «Я, верно, очень медленно иду». Где-то впереди, из-под двери, приветливо мигнул огонь светильника. «О!» – подумал Марк, схватившись за ручку двери как за последнюю надежду. Тут силы покинули его, и, пробормотав что-то о желательности чистой («Хозяин, ты понял? Чистой!») постели, Марк упал на руки статной женщины, отчего-то смотревшей на него глазами, полными неподдельного изумления. «Хозяйка?..» – безо всякого интереса предположил Марк и уснул.
Когда он проснулся утром – словно очнулся от затяжного обморока, – странное чувство овладело его душой: будто непроглядную ночь с его плутаниями по глухой окраине и это вполне обычное, даже приятное утро разделяют какие-то дополнительные, неясные события, странно пахнувшие тестом и корицей.
Неярко и смутно, но все же он помнил некоторые ощущения этой ночи: запах чистого покрывала постели, легкость в ногах, освобожденных от сапог, постепенно разливающиеся по телу тепло и покой. Но ко всему этому примешивались факты весьма удивительного и даже смущающего свойства: будто кто-то мягкими и теплыми руками щекотно раздевал его, потом нежно тормошил на постели, и ласковый женский голос все повторял всякие забавные словечки в его адрес! Марку врезалось в память: «Птенчик глазастенький». Ужас какой-то! Потом этот же кто-то будто улегся рядом с ним и согревал теплым добрым телом, пахнувшим корицей, а он, Марк, кажется, и не возражал и даже… О боги! Нет, невероятно!
Марк уселся на постели и стал прислушиваться к самому себе, к своим внутренним ощущениям. Он часто так делал по утрам: пока не развеялись ускользающе-быстрые впечатления ночи, не двигаясь, порой даже не открывая глаз, попробовать «услышать» в душе нечто, звучащее из-за невидимой, мистической завесы, отделявшей мир видимый, обыденный, привычно предметный от мира тонкого, потустороннего. Эта привычка появилась еще в детстве, на Сицилии, и редко обманывала надежды Марка – почти всегда «оттуда» приходило что-нибудь: необыкновенный голос, произносивший два-три знаковых для Марка слова; или запах, пробуждающий необходимые воспоминания; или явственное предощущение важного.
